Иосиф Бренер - Страна Биробиджан

После войны в этот небольшой посёлок на двадцать третьем километре завезли группу японских военнопленных, напоминанием о которых осталось кладбище на вершине сопки. Таких японских кладбищ на территории нашей области было чуть больше десяти. Я знал лишь о трёх из них. Самые большие были в Облученском районе, где захоронены были только в районе сёл Кульдур и Известковое около двух с половиной тысяч человек в каждом.

С японскими захоронениями на территории области я столкнулся, когда работал управляющим Агентством «Интурист» в Биробиджане. Летом 1989 года мне пришлось принимать большую группу туристов из Японии, состоявшую в основном из бывших военнопленных. Туристы прибыли из Хабаровска, и маршрут их пролегал по тем местам, где они после войны сидели в лагерях и работали на стройках народного хозяйства. В нашей области, согласно программе пребывания этой группы, были обозначены два кладбища: одно находилось в пяти километрах от Биробиджана и другое, большое захоронение, — в селе Известковом.

После того, как мы посетили эти кладбища, где были проведены поминальные обряды и вернулись в гостиницу, ко мне обратились три пожилых японца. Заметно волнуясь, убелённые сединой японцы, которым было давно за семьдесят, на вполне понятном русском языке попросили помочь организовать для них машину, чтобы съездить на двадцать третий километр бирофельдской трассы, где они сидели в лагере для военнопленных. Это было для меня неожиданным, так как я ничего не слышал об этом месте, хотя десятки раз проезжал мимо на машине. Я даже переспросил, а не перепутали ли они, что там был лагерь. Их уверенность не вызывала сомнений, и мне оставалось дать им машину и водителя. Через несколько часов они вернулись и выразили благодарность за организацию поездки, а водитель рассказал мне, что японцы хорошо ориентировались на трассе и попросили остановить машину на съезде с дороги, который был как раз на двадцать третьем километре. Дальше он проехать не смог, и они пошли по тропе к небольшой заросшей травой полянке, на которой уже не было видно никаких строений. Тем не менее, обойдя её, они нашли там старую скрученную алюминиевую ложку, куски колючей проволоки, какие-то обгоревшие доски. Остановившись в центре поляны, они зажгли коричневые свечи, которые испускали странный тонкий белый дым, и провели молитву в память о не вернувшихся домой товарищах. Тогда я впервые от них узнал об одной из «достопримечательностей» этого двадцать третьего километра.

В начале девяностых годов по соглашению между Россией и Японией на Дальнем Востоке была проведена огромная и кропотливая работа по эксгумации останков умерших японских военнопленных и перезахоронению их праха на родине. У японцев, приехавших к нам, имелись карты с указанием точного месторасположения каждого лагеря и кладбища. Они знали поимённо, сколько военнопленных было похоронено в каждом месте, и почти все захоронения выкопали.

Когда в какой-нибудь могиле находили предметы, позволяющие идентифицировать умершего, то его кремировали отдельно, а пепел собирали в отдельную коробочку. Эта работа проводилась при непосредственном участии японцев, с соблюдением ритуальных обычаев. На протяжении четырех лет с начала лета и до наступления холодов японцы собирали на дальневосточной земле прах своих сородичей, чтобы перезахоронить его на родной земле.

Память о них вновь оживёт в каждой семье. Это великое поминание предков, умерших или без времени погибших на чужбине, свято соблюдается в Японии. Жаль, что в нашей стране даже жизнь человека не имеет такой цены, не говоря уже о сохранении памяти о человеке после его смерти.

Литовцы — бывшие спецпереселенцы, работавшие на строительстве дороги на двадцать третьем километре, как рассказала мне Е. Алёшичева, ещё раньше, в 1957 году выкопали прах своих соплеменников и увезли его домой. Тогда же разъехались многие насильно привезённые на Дальний Восток люди. Это была не их земля, не их дом и не их родина.

Первые переселенцы заложили посёлок недалеко от дороги, потом его огородили колючей проволокой для пленных японцев, а после их депортации там поселили спецпереселенцев. Почти сразу на въезде, метрах в двадцати, стоял рубленый небольшой домик, где жил начальник участка, рядом с ним находился маленький магазинчик, куда завозили необходимый минимум продуктов: хлеб, соль, крупы, спички, керосин. Два длинных барака были основными строениями посёлка, которые могли вместить около сотни человек, — один на пять входных дверей, другой на четыре.

Вместе с родителями Женька работала зимой на заготовке леса. Добирались до деляны иногда часа за два и столько же времени шли пешком обратно, километры в тайге не считали. Летом строили дорогу, а в начале пятидесятых годов стали покрывать её асфальтом.

Здесь она прожила до 1957 года, вышла замуж за хорошего парня — шофёра, который возил асфальт из города. За годы жизни в тайге, которую пересекала её дорога, Женька запомнила каждый ручеёк, каждый холмик, дерево — всё, что прилегало к посёлку километров на тридцать в округе, было ей хорошо знакомо. Эта дорога стала нитью, связывающей её с остальным миром, контакты с которым для их семьи были на долгие годы ограничены.

Историю этой прошлой жизни мне поведала сама Женька, а ныне Евгения Григорьевна Алёшичева, которой уже за семьдесят. После реабилитации они не вернулись на Украину, а переехали в Биробиджан, ставший им родным. Евгения больше никогда не была в тех местах, как будто пыталась вычеркнуть из жизни эту почти лагерную жизнь. Но на моё предложение вновь съездить на двадцать третий километр, где прошла её молодость, она, как мне показалось, с удовольствием и почти без раздумья согласилась.

Мы поехали по новой объездной дороге, по которой она ещё не ездила, но когда на восьмом километре выехали на старую трассу, Евгения Григорьевна словно вернулась на пятьдесят лет назад, вспоминая места, где прошла её юность, и называя только ей знакомые приметы, которые проехали или через минуту покажутся из-за поворота. Я смотрел на неё и удивлялся. Как может память человека через пятьдесят лет так моментально воспроизводить прошлое. Она знала каждый съезд с дороги и мостик, каждый ручей. На очередном километре бирофельдской трассы называла места, где собирали грибы, голубицу, землянику, калину, виноград, маньчжурские орехи, кедровые шишки, папоротник-орляк, дикий лук, черемшу, березовый сок — это была их еда, которой питались всё лето, а заготовленных таёжных припасов должно было хватить и на долгую холодную зиму. Тайга кормила, поила людей и давала возможность выжить.

Километры быстро пролетели под колёсами машины. После двадцать второго километра, на подъезде к нашей конечной цели я сбросил скорость, ожидая увидеть съезд с дороги среди густой зелени деревьев, где должен был быть тот самый мостик в прошлое. Действительно, с правой стороны дороги был съезд на просёлочную тропу. К сожалению, мостика уже давно не было. Маленький ручеёк всё также сбегал с сопки по придорожной канаве среди камней, кустов и терялся в траве.