Роман Ключник - ТЕРРОР ПОСЛЕ 1917. СУПЕРТЕРРОР. СОПРОТИВЛЕНИЕ. Том 6.

Усталый Савинков в письме Дзержинскому 7 мая 1925 года написал: «либо расстреляйте, либо дайте возможность работать; я был против вас, теперь я с вами». Расстрелять этого авторитета — слишком шумно, дать работать — рискованно, — и «случайно» сбросили в лестничный пролет, погиб. В общем, коммунисты прогрессировали и от «грубой работы» переходили к «тонкой».

Из некоторых стихов С. Есенина видно, что он разочаровался «вылечить» свой народ от глубоко пропитавшего его дурмана красной пропаганды, и в отчаянии писал:

С горы идёт крестьянский комсомол,

И под гармонику, наяривая рьяно,

Поют агитки Бедного Демьяна,

Весёлым криком оглашая дол.

Вот так страна!

Какого ж я рожна

Орал в стихах, что я с народом дружен?

Моя поэзия здесь больше не нужна,

Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Против Есенина в Москве было возбуждено несколько уголовных дел, и даже Луначарский обращался письменно к судье Липкину с просьбой их закрыть — чтобы «не было скандала вокруг известного русского советского поэта». Была дилемма — надо закрыть ему рот, но чтобы без скандала. Многие исследователи обратили внимание, что Есенин стал бояться слежки, стал сверхосторожным.

Летом 1925 года у Сергея Есенина произошли радостные события — он женился на внучке знаменитого писателя Л.Н. Толстого — Софье Толстой, помолвка состоялась 25 июля. И 26 июля они уехали в «свадебное путешествие» в Баку. В сентябре вернулись и 18 сентября сыграли в Москве свадьбу. С деньгами у Есенина тоже было хорошо — Госиздат купил его сочинения для издания трехтомника. Есенин по-прежнему много выпивал в различных компаниях, но его жена начала с этим бороться и подключила врачей. Есенин заканчивал угрюмую поэму «Черный человек», в которой звучало тягостное предчувствие надвигающейся беды:

«Черный человек!

Ты прескверный гость.

Эта слава давно

Про тебя разносится».

Я взбешен, разъярен,

И летит моя трость

Прямо к морде его,

В переносицу.

В конце декабря 1925 года Есенин приехал в Ленинград, чтобы найти квартиру и переехать с молодой женой жить в этот город на Неве. И вечером 27 декабря или в ночь на 28 декабря произошла трагедия — убийство С. Есенина.

Некоторые подробности этого убийства стали широко известны только в период перестройки и краха СССР. Рассказывает Н.Н. Браун: «Мой отец (Н.Л. Браун) и Борис Лавренёв находились утром 28 декабря в редакции журнала «Звезда», располагавшемся в Доме книги. Позвонивший по телефону Медведев сообщил, что «Есенин покончил с собой» и поэтому они должны идти в «Ангелетер». И они пошли. То, что они там увидели, заставило их содрогнуться. Они категорически отказались поставить подписи под протоколом, который им сразу показался подложным. Подписи поставили: кадр ОГПУ Эрлих, Медведев, председатель Союза писателей Фроман, Рождественский..

И ещё мне отец рассказал, что Есенин, лежащий на полу, был в крупицах какой-то земли, которая была на его брюках, в частицах песка были его волосы, «Его привезли, вероятно, с допроса...»

Это вполне могло быть — ведь достоверная информация о Есенине прерывается в момент его выезда из Москвы. Все рассказы о последних днях Есенина выглядят так, будто нескольким людям дали задание описать их и они целенаправленно писали...

Мой отец Браун Николай Леопольдович рассказал следующее: смертельная рана, глубоко уходящая, была у Есенина над правым глазом, под бровью, пробита. (Это хорошо видно на гипсовой маске лица Есенина сделанной после смерти). Переносье было пробито на уровне бровей и левый глаз запал. Никакой странгуляционной борозды на шее не было.

Я также знал Павла Лукницкого, в прошлом — работника ОГПУ. Однажды спросил у него, что же произошло в «Ангелетере», при каких обстоятельствах погиб Есенин. Он ответил мне:

«При странных. Есенин был изуродован, был мало похож на себя. У него был вид, что потом его внешность исправляли как могли. Левого глаза не было, он был как будто вдавлен внутрь, словно пробит, вытек, и рубашка была окровавлена». Лукницкий вел дневники, в его мемуарах, изданных в Париже 1991 г., рассказано обо всём этом» (из статьи в газете «Новый Петербург» №14, 2006 г.).

Н. Кузьмин в своём исследовании также обратил внимание, что — «В пользу убийства говорит и такая зловещая деталь, как появление в ночь смерти поэта в «Интернационале» Янкеля Блюмкина. «Черный человек» не оставлял свою жертву до последнего вздоха... Совершенно загадочно и появление в режимной гостинице как раз утром 28 декабря такого человека, как правительственный фотограф Моисей Наппельбаум. Как он сумел так быстро добраться из Москвы? Скорее всего, он знал о предстоящей смерти Есенина заранее.

Самым же необъяснимым обстоятельством во всей этой истории является недавно установленный непреложный факт: Есенин в «Интернационале» не поселялся и не жил. Скорее всего, он был туда притащен из соседнего здания, принадлежащего ГПУ, уже убитым или находящимся в бессознательном состоянии от зверских пыток».

Это самая вероятная версия. Палачи Центрожида многое продумали до мелочей, но кое-что не учли, ведь на дворе была зима, а в описи вещей, составленной в номере гостиницы после смерти, не было зимнего пальто или шубы, не было зимней шапки и даже не было пиджака. Были только чемоданы и туфли. Сергей Есенин предчувствовал свою погибель.

Мы теперь уходим понемногу

В ту страну, где тишь и благодать.

Может быть, и скоро мне в дорогу

Бренные пожитки собирать.

Милые берёзовые чащи!

Ты, земля! И вы, равнин пески!

И на этой на земле угрюмой

Счастлив тем, что я дышал и жил.

Счастлив тем, что целовал я женщин,

Мял цветы, валялся на траве

И зверьё, как братьев наших меньших,

Никогда не бил по голове.

Знаю я, что в той стране не будет

Этих нив, златящихся во мгле,

Оттого и дороги мне люди,

Что живут со мною на земле.

(отрывок стиха)

Молча я комкаю новую шапку,

Не по душе мне соболий мех.

Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,

Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.

Все успокоились, все там будем,

Как в этой жизни радей не радей

Вот почему тянусь я к людям

Вот почему так люблю людей.

Вот отчего я чуть-чуть не заплакал

И, улыбаясь, душой погас, —

Эту избу на крыльце с собакой

Словно я вижу в последний раз.

(24 сентября 1925 г.)

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.