Константин Станюкович - Василий Иванович

- Ну да, бунт, форменный бунт! Уж боцмана просвистали: "Пошел все наверх, командира за борт кидать!" - а ты сидишь в каюте и... мечтаешь! иронически прибавил Юлка, взглядывая с насмешливой улыбкой на Мечтателя.

И все юные моряки, оставив стаканы недопитыми, уставились на Лесового.

В самом деле, как поступит человек, которого собираются немедленно швырнуть в море?

В виду такой перспективы казалось вполне естественным, что Мечтатель на минуту задумался.

- У Лесового не может быть бунта! - воскликнул Сидоров, видимо более всех сочувствовавший затруднительному положению товарища и не желавший, чтобы такой хороший человек, как Лесовой, вынужден был прибегнуть к насилию. - Против него никогда не взбунтуются! Ты, Юлка, напрасно думаешь смутить его своим дурацким вопросом.

- Постой, Сидоров! - остановил Лесовой своего защитника... - Я ему отвечу... Я согласен, что мной недовольны и меня хотят бросить за борт... Но кто виноват, что матросы взбунтовались? Разумеется, один я... Понимаешь ли, Юлка, я! - говорил Мечтатель тоном, не допускавшим сомнений в его виновности. - А если виноват я и если я не окончательный подлец, то неужели я еще должен наказывать людей за свою вину?.. Ведь надо сделать много гнусного, чтобы довести людей до бунта...

- Не в том вопрос: кто виноват... Я cпрашиваю: как ты поступишь? торопил Юлка.

- Да, да... Как ты поступишь?.. - раздались нетерпеливые голоса.

- Трудно сказать, как я поступлю, но думаю, что выйду наверх и брошусь в море прежде, чем меня кинут за борт... Смерть лучше жизни, обагренной кровью других!.. - медленно, словно бы в раздумье, проговорил юноша.

Признаться, ни один из слушателей не ожидал, что Лесовой выйдет из положения столь трагическим образом. Такой исход, видимо, не удовлетворил молодых моряков.

- Ты мог бы уговорить матросов! - предложил поправку Сидоров. - Ты бы сказал им речь... ну, объяснил бы, что вперед будешь обращаться с ними лучше...

- Арестовал бы зачинщиков... - подсказывали другие...

- Еще короче - повесить одного для спасения всех! - заметил Непепин.

- Юлка, Юлка, как тебе не стыдно! - крикнул Лесовой, бросая на товарища взгляд, полный сожаления и укора, и, оставшись, по-видимому, при своем решении броситься в море, пожал плечами и отошел от стола на прежнее место, не считая нужным говорить более.

- Ты... известный Мечтатель! Тебе нельзя быть капитаном! - усмехнулся Непенин.

- А тебе можно? - поддразнил Сидоров. - Потерпи немножко, Юлка! Сперва отзвони мичманом лет пять, потом лейтенантом лет десять, и тогда мечтай о том, как будешь заводить строжайшую дисциплину!.. Только к тому времени таких ретроградов, пожалуй, будут выгонять в отставку... Или ты тогда в либералы обратишься?

- Во всяком случае, постараюсь звонить меньше, чем ты...

- Дудки! Раньше не произведут! Возьми хоть нашего Чистоту Иваныча! Сколько лет звонил, пока сделался старшим офицером...

- Нашел кого привести в пример... Чистоту Иваныча! Ему никогда не выдвинуться... Он порядочная дура для того - Чистота Иваныч! - презрительно воскликнул Непенин.

Все вступились за Василия Ивановича. Положим, он большой педант и старых взглядов, но он славный и добрый. Особенно взволновался отзывом Непенина Мечтатель. Хотя он и находился с Василием Ивановичем в натянутых, чисто официальных отношениях и недавно еще "развел" с ним, за что посажен был на салинг, тем не менее он горячее всех защищал старшего офицера.

Очевидно, сдерживая свое негодование, он значительно проговорил, оканчивая свою защиту:

- Каков бы ни был Василий Иваныч, не тебе бы, Юлка, так презрительно о нем отзываться!

Юлка промолчал, взглянув на бледное, взволнованное лицо Лесового. Потом посмотрел на часы и заметил:

- Однако пора на клипер! Я обещал Кошкина сменить в десять часов... Лесовой! Заплати за меня что следует!..

И с этими словами, несколько сконфуженный, вышел из комнаты.

Вслед за ним незаметно ушел и Лесовой.

Слова "порядочная дура" отчетливо донеслись до Василий Ивановича и на секунду его ошеломили. Он не верил своим ушам. Как?! Неужели это голос его любимца, голос Непенина, к которому он относился с нежностью старшего брата, с заботливой лаской одинокого человека, искавшего привязанности? Неужели о нем так презрительно отозвался этот юноша, плативший, казалось, привязанностью за привязанность и выказывавший всегда особенное расположение в своих интимных беседах? Значит, все это была ложь... одна ложь!.. Нет, это не его голос! Такая испорченность невозможна в мальчике...

- Не может быть! - шептал Василий Иванович, стараясь себя обмануть.

Он поднялся, чтобы поскорее захлопнуть окно, боясь новой обиды, как вдруг под окном раздались голоса, и Василий Иванович, чтоб не быть замеченным, снова опустился в кресло.

- Я не хотел объясняться с тобой при товарищах, Юлка! Нам нужно объясниться! - сказал Лесовой.

- По поводу чего? - нетерпеливо проговорил Непенин.

- Ты понимаешь... По поводу твоей выходки против Василия Иваныча. Скажи - мне нужно знать: ты отозвался о нем так презрительно ради красного словца или таково твое мнение?..

- Разумеется, мое мнение...

- Так почему ты так хорош с Василием Иванычем?! Я до сих пор думал, что ты любишь и уважаешь его... ну, тогда ваши отношения понятны... Но разве можно оказывать расположение человеку, пользоваться его дружбой, занимать у него деньги, хвалить в глаза его педантизм и за глаза отзываться с презрением?!. Значит, ты все время лицемерил с ним, Юлка! А ведь я знаю, Василий Иваныч искренне тебя любит...

- Это еще что за инквизиция? - перебил Непенин.

- Это необходимо... Я, Юлка, был с тобой дружен... Я не верил, когда товарищи обвиняли тебя в пролазничестве... Я всегда защищал тебя, ты знаешь... Мне, правда, не нравились твои честолюбивые идеи, твое самолюбие, твое желание выставиться перед адмиралом, твои отношения к матросам, полные пренебрежения, но ты умный человек, Юлка, я многое прощал тебе и думал, что ты сам поймешь свои недостатки и избавишься от них... Я думал, что ты иногда рисуешься, напуская на себя бессердечие... Но теперь... Послушай, Юлка, мне тяжело говорить, но я должен... Ты обманываешь людей...

Если бы Лесовой, говоривший свою филиппику с горячностью и негодованием правдивой оскорбленной души, мог видеть жесткую, презрительную улыбку, искривившую губы его нетерпеливого слушателя, он, наверное, замолчал бы с первых же слов. Но темнота не позволяла ему видеть лица Непенина, и потому Мечтатель, веровавший, как и все мечтатели, в чужую совестливость, продолжал:

- Послушай, Юлка!.. Ты поступаешь... скверно, ведь играть людьми подло! Я понимаю: тяжело сознаться в подлости, но лучше сознаться, чем продолжать двойную игру... Ты обязан завтра же откровенно объясниться с Василием Иванычем. Пусть по крайней мере он не заблуждается на твой счет.