Борис Котельников - Балтийская легенда

В переполненных камерах губернской тюрьмы было тесно. Заключенным приходилось спать вповалку на тюфяках, положенных прямо на пол. Духота в камерах стояла страшная, и потому администрация тюрьмы разрешила двери в коридор держать открытыми.

В одной из камер содержались двенадцать азовцев. Заключенные только что пообедали.

— Теперь жди вызова на допрос, — с тревогой проговорил матрос Ширяев. — Что с нами будет?..

— Не вешай носа, — подбодрил его Колодин. — На допросе больше молчи да волынь незнайку: и себе лучше и товарищей не подведешь.

— Споем, что ли, — предложил Григорьев, — а то на душе кошки скребут…

Крючков вполголоса затянул:

Запевалу поддержали. Песня долетела до часового — тщедушного солдата с редкими белесыми усенками, которые и заметны-то были лишь благодаря загару на лице. Солдат несмело пододвинулся к дверному проему, опершись на винтовку, слушал и вздыхал.

— Послушай, пехота, — обратился к нему один из азовцев. — Ты откуда будешь?

— Нам разговаривать не велено, — буркнул солдат. — Я ж вас стерегу, при службе нахожусь.

— Что верно, то верно, — вступил в разговор Баженов, пересаживаясь поближе к двери. — Справно службу несешь. А вот скажи, положа руку на сердце, если здешние рабочие забастуют, солдаты будут в них стрелять?

— Если начальство прикажет, конечно, будем.

— Вот темнота! — возмутился Крючков.

— Погоди, охолонь чуток, — перебил его Баженов. — Ну а если нас осудят на расстрел, то и в нас будете стрелять?

Такой вопрос, видимо, озадачил пехотинца, и он поспешно отошел от двери. Солдат отошел вовремя. Хлопнула входная дверь, и в коридоре послышался топот сапог. Шаги ближе, голоса громче:

— Костин… Черноусов… Кузнецов, выходи!

И в открытую дверь:

— Ширяев!..

Ширяев изменился в лице. Но под ободряющими взглядами товарищей решительно встал, одернул робу и шагнул к двери.

В то субботнее утро директор вагоностроительного завода «Двигатель» прибыл в контору вместе с гудком. Ровно в семь в кабинет вошел полицейский надзиратель.

— Честь имею, господин директор, — проговорил офицер. — По всем признакам — быть грозе.

— Что вы имеете в виду?

— Рабочие сегодня забастовку задумали.

— Ох уж эта кутерьма с матросами!

— В том-то, извините, и вся закавыка, — согласился полицейский. — Из-за азовцев забастовка готовится. Протест, так сказать.

Протяжный заводской гудок прервал разглагольствование полицейского надзирателя. Собеседники, не сговариваясь, подошли к окну, осторожно выглянули из-за раздвинутой плюшевой шторы. Как только гудок смолк, из ворот мастерских, из закоулков огромной заводской территории — отовсюду стали стекаться на середину двора люди. На опрокинутый ящик взобрался рабочий. Он снял кепку и начал что-то говорить.

— Так-с, изволят без разрешения митинговать! Это уже злодеяние, — злорадно улыбнулся офицер.

Вдруг опять раздался гудок. Затем забасил другой, третий… По их тону директор безошибочно определил, что гудят на «Вольте», «Крулле», «Балтийской мануфактуре»…

— Наш «Двигатель» начал первым. Зачинщик забастовки… — забеспокоился директор. — Этого еще недоставало! Есть у нас на заводе охрана или нет?! Мы важные правительственные заказы выполняем, а тут того и гляди мастерские подожгут, машины начнут ломать.

Офицер растерянно молчал. «Только бы не пожаловался губернатору или, чего доброго, в Петербург, в свое правление! А уж зачинщики от меня не уйдут!»

— Вот, полюбуйтесь, прокламации появились! — воскликнул директор. — Где же ваши казаки, полиция?

Митинг закончился. Читая на ходу и передавая друг другу листовки, рабочие направлялись к проходным воротам. Вскоре заводская территория опустела.

В полдень 31 июля на дворе губернаторского дома выстроился третий взвод четвертой роты 146-го пехотного Царицынского полка. Солдаты стояли по диагонали — от арки ворот, из которой видна пятиглавая громада Александро-Невского собора, до дверей тюрьмы. В узком проходе, ведущем на задний двор, разместилось пятеро солдат. Еще пятеро, при офицере, охраняли ворота с внешней стороны. Далее, на соборной площади расположился взвод солдат во главе с офицером. По улицам, прилегающим к Вышгороду, расхаживали городовые, разъезжали казаки, шныряли шпики.

Из дверей тюрьмы в сопровождении конвоя длинной цепочкой вышли азовцы. Впереди, высоко подняв голову, шагал Арсений Коптюх. Вслед за ним — Петр Колодин. Замыкал шествие Иван Аникеев, которого поддерживали товарищи. Лицо у него было забинтовано, матрос сильно хромал. Контрреволюционеры, бросив Аникеева в море, думали, что он мертв. В воде матрос пришел в себя, собрал остаток сил и поплыл. Его подобрала проходившая мимо яхта, но едва она пристала к берегу, ее окружили полицейские и солдаты. Аникеев был доставлен в тюрьму.

Моряки миновали цепь угрюмо потупившихся царицынцев и через дверь в арке вошли в вестибюль губернаторского дома. Здесь их еще раз обыскали, а затем по деревянной лестнице повели на второй этаж. Через высокую, отделанную под орех дверь с медными узорчатыми ручками матросы вступили в просторный, почти квадратный двусветный зал. Один ряд окон выходил на соборную площадь, противоположный — на тюремный двор. В зале стояли длинные скамьи, сколоченные из грубо оструганных досок, не вязавшиеся с богатой отделкой зала. На скамьи сели азовцы. Рядом выстроились конвойные.

Через зал был протянут морской канат. Он отделял скамьи подсудимых от длинного стола, покрытого зеленым сукном.

— Встать, суд идет! — раздалась команда.

Дверь справа, рядом с той, через которую в зал вошли подсудимые, распахнулась, и в ней появились семь офицеров. Когда они чопорно, в торжественном молчании уселись за стол, председательствующий капитан 1-го ранга Русин сухим, бесстрастным голосом объявил:

— Судебное заседание особой комиссии по делу о восстании на крейсере «Память Азова» объявляю открытым.

…Арсений Коптюх много думал над событиями, анализировал причины поражения восстания. Искал и находил обстоятельства, которые могли бы облегчить судьбу матросов, смягчить им наказание. Отвечая на вопросы судей, Арсений всячески выгораживал товарищей, принимая ответственность за восстание на себя и Нефеда Лобадина, которого уже не было в живых. Это поняли матросы. Азовцы вели себя мужественно, не просили снисхождения, не вымаливали пощады. Они и здесь помнили девиз потемкинцев: «Один за всех, все за одного».

— Мы знаем, царский трибунал готовит нам суровую участь, — бросил в лицо судьям Коптюх. — Но нас это не страшит. Мы гордимся, что первыми на Балтийском флоте подняли красный флаг. Мы гордимся, что славным крейсером «Память Азова» командовал большевик Нефед Лобадин. В российском флоте еще не бывало, чтобы крупным кораблем управлял матрос. Никакие суды не остановят революцию. Самодержавие обречено!