Вера Мильчина - Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Но в 1820-е годы былая вражда забылась. Англичане, приезжавшие в Париж в это время, были по преимуществу туристами и охотно тратили деньги на всевозможные развлечения. Их привлекали парижские модные лавки, рестораны и театры, парижские бульвары, а мужчин – еще и парижские женщины легкого поведения (которые были очень рады увеличению спроса на их услуги). Англичане не скупились, оплачивая все эти удовольствия. Недаром в ту эпоху за английским столом можно было услышать такой тост: «С любовью к свободе – в Лондон! С желанием учиться – в Эдинбург! С полным кошельком – в Париж!»

Социальный состав англичан, приезжающих в Париж, становился с каждым годом все более разнообразным. Феликс Мак-Донах, автор книги «Праздношатающийся пустынник, или Замечания о нравах и обычаях англичан и французов в начале XIX века» (1824), вкладывает в уста гостиничного слуги характерную жалобу: «Прежде в путешествие пускались только люди благородного происхождения; сегодня другое дело, сегодня тысячи странных особ, примостившихся, как попугаи на ветке, на империале дилижанса, приезжают поглазеть на Париж задешево… Толпа нищих goddam’ов или скупых рантье, офицеров-отставников, оригиналов причудливого вида, рабочих и ремесленников путешествуют пешком, обедают в скверных харчевнях, пьют столовое вино по франку за литр, а расплачиваясь по счету, непременно отпускают самые смехотворные замечания и вызывают к себе так мало приязни, что никто не поверит им в долг и одного экю» (упоминание goddam, то есть «черт побери», – намек на комедию Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро», где Фигаро объясняет графу, что из всего английского языка достаточно знать только goddam).

Впрочем, этот выразительный пассаж сгущает краски так же сильно, как их сгущал Фигаро в своем рассуждении об английском языке. Конечно, отнюдь не все англичане, приезжавшие в Париж в 1820-е годы, были титулованными особами, но пеших рабочих среди них тоже встречалось немного. Согласно полицейскому отчету, в июле 1827 года, например, на 50 приезжих англичан приходились всего один ткач, один кучер и одна горничная, все остальные были либо аристократы, либо рантье, либо представители какой-нибудь свободной профессии. О состоятельности большинства приезжавших в Париж англичан свидетельствовали и меню на английском языке во многих парижских ресторанах, и английские вывески над дверями двух с лишним тысяч парижских лавок.

Вывески вообще позволяли тогдашним бытописателям судить о национальном составе жителей французской столицы. Анонимный автор очерка «Париж в 1836 году» пишет: «На вывесках лавок из имен нефранцузских преобладают немецкие, составляя между всеми вывесками почти двенадцатую часть. Менее всего немецких имен над многочисленными лавками колбасников, мясников, модных торговцев и обойщиков, более всего на вывесках фортепьянных мастеров, столяров, портных, сапожников, конфетчиков и каретников. Фаянсники и бронзовщики большею частию итальянцы; польских имен, кроме некоторых сапожников и меховых торговцев, почти нет, испанских очень мало, английских с каждым годом становится более. Невероятно, с каким искусством и ловкостью гордый англичанин усваивает себе гибкие манеры французов и как сильно ему помогают его путешествующие соотечественники».

Особенно много вывесок на английском языке было в фешенебельных парижских кварталах, где любили останавливаться богатые англичане; чаще всего хозяева магазинов и гостиниц извещали потенциальных клиентов, что понимают их язык («English spoken here»).

У англичан в Париже были излюбленные места проживания. На месте нынешнего дома № 40 по улице Шоссе д, Антен находился Английский клуб. На месте нынешнего дома № 9 на той же улице располагался банкирский дом Перрего и Лаффита, одна из контор которого работала исключительно с векселями приезжих англичан. В доме № 18 по Вивьеновой улице находились книжный магазин и кабинет для чтения Галиньяни (о котором уже шла речь в главе двадцать четвертой). С 1814 года Галиньяни выпускал путеводители по Парижу на английском языке (Galignani’s Paris Guide), а также газету «Английский вестник Галиньяни» (Galignani’s English Messenger) – сначала еженедельную, а затем ежедневную. Наличие в Париже англиканских церквей, английских ресторанов и английской прессы позволяло англичанам в Париже оставаться «в своем кругу»; говорить по-французски им приходилось только в некоторых магазинах. Многие английские семейства снимали во французской столице просторные квартиры, где устраивали приемы для своих соотечественников; леди Морган пишет, что ей случалось неделю подряд обедать в Париже только в британских семьях. В эпоху Реставрации говорили, что треть английской палаты лордов проводит жизнь не дома, а в Париже, и в этой шутке была немалая доля правды.

Англичане не только с удовольствием проводили время в парижских ресторанах и театрах, но и были постоянными клиентами парижских антикваров; они интересовались мебелью, фарфором, картинами XVIII века – всеми сокровищами, которые после Революции были выставлены на продажу. Англичане покупали севрские сервизы (цена полного комплекта доходила до 10 000 франков), мебель работы знаменитого краснодеревщика Буля, ковры, изготовленные на фабрике Гобеленов, и прочие шедевры французского прикладного искусства. Англичане-коллекционеры поняли ценность наследия французского XVIII столетия гораздо раньше самих французов; одно из богатейших собраний картин Буше, Фрагонара и других старых мастеров принадлежало лорду Ярмуту (после 1842 года этот англичанин носил титул маркиза Хертфорда).

На словах французский свет сохранял независимость от англичан, и элегантная парижанка запросто могла воскликнуть: «Леди Такая-то очень хороша; никогда бы не подумала, что это англичанка». Однако на деле после падения Наполеона французский свет многое перенимал у англичан; можно даже говорить о появлении во Франции настоящей англомании. В романе «Альбер Саварюс» (1842) Бальзак вспоминает: «Франция и Англия всегда обменивались веяниями моды; этот обмен облегчается тем, что он ускользает от таможенных придирок. Мода, которую мы в Париже считаем английской, в Лондоне называется французской. Оба народа перестают враждовать, когда дело касается модных словечек или костюмов. <���…> После заключения мира в 1815 году долго смеялись над удлиненными талиями англичанок, и весь Париж ходил смотреть Потье и Брюне в “Смешных англичанках”, но в 1816 и 1817 годах пояса француженок, подпиравшие им грудь в 1814 году, мало-помалу спустились до бедер».

Модный наездник. Худ. И. Поке, 1840