Виктор Суворов - Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное]

— Кто послал тебя?

— А зачем кому-то меня сюда посылать? Скоро ваш банк рухнет, вот тогда стервятники слетятся. А сейчас кому вы нужны?

— Тебя на разведку послали, чтобы наш банк грабануть?

— Разве тут есть что грабить, кроме столов канцелярских?

— Что же ты задумала?

— Чудо совершить.

И уж за ее спиной шепчутся:

— Она?

— Она самая.

— Как тебя зовут?

— Настя.

— По-нашему Анастазиа.

— Точно.

— Слушай. Анастазиа, мы люди хорошие и намерение твое прекрасно, но если ты вымоешь наши окна, то заплатить тебе просто нечем. В кризисе мы.

— Это понятно. Но зачем кризис всему миру показывать? Раз вы в кризисе, значит, все сверкать должно, значит, каждый из руководителей банка должен каждый день свежий цветочек в петличку вставлять и улыбаться самодовольно и радостно. Правила маскировки, сеньоры, соблюдать надо.

Переглянулись директора меж собой: неглупая девочка к нам окна мыть набивается.

— Ладно, Анастазиа, мой окна, мы меж собой сбросимся, тебе песету заплатим.

— Нет, сеньоры, я не уборщица. Я хочу совершить чудо, за чудеса денег не беру.

— Какое же чудо ты сотворить желаешь, Анастазиа?

— Ваш банк из болота вытащить.

Сбросились директора кто сколько мог, последние медные монетки из карманов выгребли, безработных свистнули, те окна банка вымыли до сверкания, пыль со стен напором воды сбили, ступени мраморные до белизны вычистили, бронзу до сияния ослепительно надраили. Насте директор не позволил больше окна снаружи мыть: иди-ка сюда, внутрь, здесь чудо твори.

А что его творить? Просто все. Снаружи пусть безработные вкалывают, директору просто из рекламных соображений не пристало окна своего банка мыть. А внутри… Почему бы и нет?

Ну-ка, господа директора, снимайте фраки, манишки белые, давайте внутри порядок наводить. Пол сверкать должен, люстры — сиять, а бронза — в темноте светиться. И нечего стесняться, ради чуда вкалывать надо и работы черновой не гнушаться. Знали бы вы, господа, кто такая сеньорита Анастазиа на самом деле! И ведь даже она не стесняется веником махать.

А по славному городку Пальме новый слух уже гуляет: приманил сеньориту банк «Балерика ТС». Тысячу песет ей отвалили. Она чудо совершила: купила ведро и тряпку и за десять минут вымыла тридцать огромных окон и весь фасад… Сбегается народ к «Балерике», глазам не верит: утром еще мимо пройти нельзя было, запах мочи застарелой даже собак отпугивал. А теперь!

— И все это она за пять минут?!

— За три.

Далеко за полночь внутри банка директора работу завершили. Вот так-то! У нас, в Советском Союзе, это коммунистическим субботником именовалось. У нас сам товарищ Ленин бревно в Кремле носил. Правда, молва народная говорит, что надувное. И ничего. Что, непривычно, господа финансовые воротилы? Непривычно. И как-то радостно. Любит человек, работу трудную завершив, сесть (пусть на стул, пусть на пол), высунуть язык, как пес утомленный, и на работу свою любоваться.

Есть на что.

Ближе к полночи жены директоров, встревоженные, в банке собираются. Удивляются. Никогда за мужьями своими такого трудолюбия не замечали. Внутри весь банк блестит-сверкает-переливается. Кто-то пива испанского привез бочонок малый. «Сан-Мигель». Святой Михаил по-нашему. Никому и уходить от своей работы не хочется. Выпили по-братски. Жаль, закусить нечем.

Расходиться пора.

— Сеньорита Анастазиа, где вы живете?

— Нигде.

— Как нигде?

— Так — нигде. На морском бережку. На камушках.

Посовещались директора перед отъездом, решили, что воровать в «Балерике» все равно нечего, да и не похожа сеньорита на тех, кто столы канцелярские в «Балерике» ворует.

— Сеньорита Анастазиа, у генерального директора за кабинетом комната отдыха, там диван кожаный. Если в таком здании на ночь не боитесь…

Настя уснула, как засыпала всегда: стремительным провалом. И тут же перед нею загремел стальной цепью страшный пес-волкодав, почему-то так похожий на Сашу Дракона. А она, Настя, пушистая белая собака, остервенело кусала его, требуя любви.

И он ей любовь дарил. Много и щедро.

Ринулись широкие народные массы поутру в «Балерику». Самое главное в банковском деле — доверие клиента и надежда на чудо. Нет, не вкладывает народ испанский денежки в «Балерику», нет у народа денег, по шесть месяцев зарплату народу не платят. Но все равно народ возле банка толкается. И внутрь заглядывает. По сторонам взглядами рыщет: а где же она-то сама?

А она спит на директорском кожаном диване за тяжелой, вчера от пыли выбитой шторой, которая закрывает ее от испанского солнца в чистом окне. Она обнимает во сне подушку и шепчет непонятные слова. Ее никто не тревожит. И она отсыпается за многие дни изнурительных чародейских занятий, за ночи на каменном пляже, за трудные дни беспросветных скитаний по душному городу.

Она проснулась уже к вечеру и долго не могла понять, куда же это ее занесло. Потом села на диване. Потянулась и зевнула сладко-сладко. Вспомнила сначала обрывки снов, потом — вчерашнее. Отметила, что в директорской комнате отдыха не все вычистить успели: корзина так и осталась бумагами ненужными забита.

Потянула урну к себе. В урне — письма. Вчера таких писем целую тонну выбросили: «Дорогой сеньор! Три года назад мы имели честь предоставить вам кредит в размере… И не пора ли, дорогой сеньор, возвращать…» Раньше банк эти письма вагонами рассылал. Теперь перестал — нет денег на расходы почтовые. Потому «Балерика» не рассылает писем своим бессовестным клиентам.

Разгладила Настя мятую бумагу. Прочитала еще раз.

Тут ее и озарило.

Она знала: в Париже цвет русской императорской гвардии собирается на Сен-Дени. В «Эльдорадо».

Есть мнение, что название говорит о многом. Этому не верьте. Название говорит не о многом, а обо всем. У хороших ресторанов — скромные названия. У самых лучших — совсем скромные. «Яр», к примеру. Но уж если красиво звучит, слишком красиво, — «Эльдорадо», «Золотое дно», «Монте-Карло», «Лос-Анджелес», — то можно не заходить, можно и так догадаться: грязный кабак, притон.

Но где, как не в грязном кабаке, собираться цвету бывшей российской императорской гвардии? Уж конечно, не в «Александре».

Она спустилась по стертым каменным ступеням под закопченные своды.

— Здравствуйте.

Ей не ответили.

— Мне князя Ибрагимова.

Бросили они на стол карты, и страшные обросшие морды повернулись к ней все разом. И расступились. У стены, за изрезанным ножом столом здоровенный мужик в потрепанной черкеске. На груди кармашки для газырей. Кармашки остались, а серебряные газыри пропиты еще в 1923 году.

— Слушаю вас, сударыня.