Виктор Суворов - Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное]

И тут в правом дальнем углу поднялась рука.

Не понял длинный с молотком:

— Вы что-то желаете сказать?

— Я ничего не желаю сказать. Я просто желаю купить эту картину.

— Вы желаете заплатить больше десяти франков за эту мазню?

— Я желаю заплатить больше десяти франков за этот шедевр.

— Хорошо. Пожалуйста. Одиннадцать франков!

Тут же поднялась рука в другом углу.

— Двенадцать!

Но и первая рука не опускалась.

— Тринадцать! Четырнадцать! Пятнадцать!

Оба господина рук не опускали. И тогда длинный с молотком объявил:

— Двадцать франков!

Столь высокая цена не смутила обоих.

— Двадцать пять, тридцать, тридцать пять, сорок!

В зале зашептались.

— Пятьдесят! Шестьдесят франков!

Кто-то в тишине закашлялся нервно.

— Восемьдесят пять! Девяносто!

Когда длинный объявил сто, зал замер. Но торг продолжается:

— Сто десять франков! Сто двадцать! Сто тридцать!

Стенографисты в таких случаях зафиксировали бы движение в зале.

— Двести! Двести двадцать! Двести сорок!

Есть такая ситуация: все вокруг прямо из ничего делают счастье и деньги, а тебе, дураку, непонятно, как это делается. И тогда к сердцу волнение подступает. Заволновался зал. Господин в правом углу — явно русский. По морде видно. И в левом углу — тоже русский. Цена уже проскочила пятьсот франков, а они друг другу не уступают.

— Семьсот пятьдесят! Восемьсот!

Но ведь русские понимают в искусстве. Не так ли?

— Тысяча франков! Тысяча сто!

У господина справа обтрепанные манжеты. У господина слева грязный, засаленный галстук. Все ясно: какие-то богатые люди выставляют подставных, чтобы своим присутствием не привлекать излишнего внимания к шедевру, который купить хочется, чтобы цену не вздувать.

— Три тысячи! Три тысячи триста!

Борьба продолжается.

— Пять! Пять пятьсот!

Эксперт с лупой выскочил на возвышение, просмотрел мазки и кому-то утвердительно кивает в зал: сомнений нет, это действительно ее кисть. Вне сомнений — это работа той самой Стрелецкой.

— Десять тысяч! Одиннадцать! Двенадцать!

Шепот в зале:

— Вы раньше слышали об этой, как ее… Стрелецкой?

— Ну как же! А разве вы ничего о ней не знаете?

— Двадцать тысяч франков!

Руки в двух концах не опускаются, и тогда длинный с молотком краткости ради пошел с шагом в десять тысяч:

— Пятьдесят! Шестьдесят! Семьдесят!

Дошел до большой и очень круглой цифры, дал себе передых и снова, захлебываясь:

— Сто тысяч! Сто десять! Сто двадцать.

Растет напряжение. Как не расти? Каждый в зале соображает: может, подключиться к борьбе, пока не поздно, да шедевр и перехватить. То тут, то там руки поднимаются, демонстрируя желание заплатить больше. Но борьба по-прежнему идет в основном между двумя оборванными русскими упрямцами. А они, может быть, просто так нарядились. Сейчас кто-то из них ухватит удачу за крылья, кто-то сейчас шедевр приобретет. Сейчас борьба прекратится. Один уступить должен, выше-то цену поднимать некуда. Это все-таки не Гойя. И не Пикассо.

— Пятьсот тысяч!

При этих словах, ломая тишину каблуками, вошел в зал полицейский наряд. Шедевры аукциона охраняются устроителями, однако власти славного города Парижа, как-то прознав о происходящем, дополнительные меры безопасности приняли.

А цены растут.

— Девятьсот девяносто тысяч!

Двое полицейских с каменными мордами встали по обеим сторонам продаваемого сокровища. Остальные — в углу у запасного выхода, в готовности отбить попытку злоумышленников, кем бы они ни были, похитить шедевр.

Длинный с молотком поперхнулся. Неуверенно произнес:

— Миллион франков. — Нерешительно осмотрел углы потрясенного зала и повторил, как бы прося прощения: — Миллион.

Оглянулся длинный еще раз и пошел набирать цену все выше и выше. А по славному граду Парижу уже летит-трепыхается сенсация. И уже наряды конной полиции отбивают журналистские своры от мраморного входа.

— Миллион сто тысяч! Миллион двести!

До первого миллиона долго взбирались. До второго быстро — счет через сто тысяч пошел: миллион семьсот, миллион восемьсот, миллион девятьсот, два.

— Два двести! Два четыреста!

Десять процентов от цены — владельцам аукциона. С трех миллионов — триста тысяч.

— Три миллиона пятьсот! Четыре!

Вопль из зала:

— Воды! Скорее воды! Даме плохо!

Даму потащили на носилках весьма скоро. Колени вверх. Мордочка чернобурой лисы — вниз. Есть причина такой скорости: санитарам не терпится вышвырнуть даму из зала, скорее вернуться и досмотреть финал.

— Одиннадцать миллионов франков! Двенадцать! Тринадцать!

Тишина в зале такая, что если бы длинный шептал, то все равно во всех углах было бы слышно. Но он кричит. Он кричит как ишак, возбужденный возможностью акта любви. Он кричит, и его слова отскакивают от стен рикошетом:

— Семнадцать! Восемнадцать!

Шустрый делец ногти грызет, словно семечки: видел же, как эту картину подвезли, надо было прямо у входа миллион франков предложить, да и увезти картину еще до аукциона.

— Двадцать один! Двадцать два! Двадцать три!

Самые пронырливые из журналистов давно в зале. Через все кордоны пробились. Настю снимают и шедевр двадцатого века — картину «Вторая мировая война».

— Двадцать четыре миллиона франков!

Вот тут-то в левом дальнем углу рука господина в сальном галстуке опустилась. На двадцать четыре согласны оба. Но господин в левом углу выше этого не пойдет. А господин в правом углу? Его рука победно поднята.

— Двадцать пять миллионов франков!

В правом углу рука поднята. В левом нет.

— Двадцать пять миллионов франков — раз…

Все головы — на господина в левом углу. Он спокоен. Он невозмутим. Он слегка улыбается, выражая непонимание тому вниманию, которого он удостоен. Его руки скрещены на груди.

— Двадцать пять миллионов франков — два!

Господин разводит руками, показывая публике, что выше головы не прыгнешь. Цена немножко кусается…

— Двадцать пять миллионов франков… три!

Бабахнул молоток в сверкающую тарелочку: бом-м-м! Ах, что же тут началось! Тишину разорвало в клочья, в мелкие, глазу незаметные клочки, разорвало, словно манекен гранатой РГД-33. Взревели разом дамы и господа, как верблюды, требующие любви. Люстры хрустальные зазвенели от крика, визга и писка, от аплодисментов и топота.

Журналисты на Настю приступом:

— Мадемуазель Стрелецкая!..

— Мадемуазель Стрелецкая, как всемирно признанный гений и лидер русского суперавангарда, что вы могли бы сказать по поводу…

Полицейские наряды (их к концу торгов в зале было уже пять) проявили профессионализм. Интенсивным мордобоем приступ отбили. Личная безопасность выдающегося мастера-новатора мадемуазель Стрелецкой гарантирована и обеспечена: отбивая напор, полицейские сумели вывести ее в соседнюю комнату. Туда же эвакуирована картина — одно из величайших достижений культуры двадцатого века. Туда без увечий и телесных повреждений был вынесен на руках неизвестный господин, купивший картину. После этого, перегруппировав силы, пять полицейских нарядов внезапным напористым рывком вышибли публику из зала, а уж на улице конная полиция размашистой рысью, палками резиновыми рассекая воздух и чьи-то головы, довершила разгром, разогнав нахлынувшие толпы.