Виктор Суворов - Выбор[Новое издание, дополненное и переработанное]

Спит Настя. Ей под самой крышей господа офицеры каморку освободили. Спит, во сне решение ищет. Насте снится Мессер. Строгий и сухой. Хорошо Мессеру: пошел в банк, дайте три чемодана денег! Жаль, что Настя не чародейка, а всего лишь ученица чародея. Кроме того, она — ученица укротителя чародеев, их повелителя. Но ученица она начинающая.

Открыла глаза. Внизу шелестит ночной Париж. Смотрит Настя в стену, фиолетовым заоконным светом разукрашенную. Что предпринять? Поворачивается на другой бок и снова засыпает. Ей не снится сегодня большая белая пушистая собака. Ей снятся волки. Волки гонятся за ней по лесу. У главного волка — человеческая голова. Это сам товарищ Сталин. И тут же приемная Сталина. И волки больше не гонятся. Она сидит и ждет вызова. Сталинский секретарь товарищ Поскребышев собрал сталинские рисунки… Вот если бы у Насти были сталинские рисунки… Волки и чертики… Она бы продала на аукционе… Сталин в живописи, прямо скажем, — не Пикассо, но денег бы дали за сталинские рисунки… А если бы у нее была картина Пикассо…

Вот оно! Отскочил сон, как предохранительный рычаг гранаты РГД-33 под действием боевой пружины. Настю аж подбросило на старинной скрипучей кровати: есть решение! Чем, собственно, она хуже Пикассо? Лестницей-скрипучкой вниз, вниз, вниз. Из-под самой крыши черепичной — в подвал каменный. Рассвет только чуть изукрасил небо парижское зеленым восходом, потому господа офицеры спать еще не ложились.

— Я знаю, что надо предпринять!

— Доложите, сударыня.

— Сеньору Хуану Червезе мы продадим произведение искусства. Продадим публично. Продадим на аукционе. На виду всего Парижа.

— А неплохо придумано.

— Понимаете? Мы продали — он купил. Никакого криминала. После того мы предъявляем чек в банке: отдайте наши денежки!

— Он должен присутствовать на аукционе?

— В том-то и дело: не должен. Богатые люди скупают шедевры через подставных лиц.

— А цена?

— Мы посадим в зал наших людей, они вздуют цену до той именно суммы, которую нам следует с сеньора содрать.

— Все бы хорошо. Задержка за самой мелочью: где мы возьмем тот шедевр, который можно продать за миллионы франков?

На это Настя улыбнулась таким счастьем, словно в глазах ее северное сияние полыхнуло:

— За шедевром дело не станет. Шедевр я сотворю.

В квартире Ежова пусто. Николай Иванович бродит по гулким залам, коридорам и комнатам меж голых каменных теток с оторванными руками. Бутылку в руку взял. Исказилось его лицо: раньше бутылки по персональному заказу завод «Заря» поставлял, с персональными этикетками: «Для товарища Ежова». Так заведено было: «Для товарища Кирова», «Для товарища Зиновьева», «Для товарища Бухарина». С печатями сургучными бутылки вождям подвозили, на каждой — номер, как на оружии, к каждой формуляр присобачен с десятком подписей.

А теперь докатился Николай Иванович Ежов до того, что бутылки в его доме без номеров, без формуляров, без этикеток персональных. Так ведь и отравить могут! Покрутил Ежов бутыль в руках, недоумение лицом выразил и, обозлившись внезапно, швырнул ту бутыль, как гранату РГД-33, через весь почти музейный зал. Грохнулась бутыль о чью-то живописную каменную задницу, осколками стеклянными поражая картины каких-то неведомых Ежову Ренуаров.

Называть каменных теток статуями Николай Иванович Ежов так и не научился. Есть же слово хорошее, всем понятное — фигура. Так он их и называет.

Среди фигур — проход. Особым ключиком отомкнул Ежов потайную дверь.

Ступеньки вниз. Нажал на кнопочку, осветился подвал. Тут у Николая Ивановича тайник. О нем никто не знает. В свою частную жизнь Николаша никого не пускает. Отстранен Ежов от руководства НКВД, отстранен от управления лагерями, тюрьмами, расстрельными пунктами, камерами пыток. Но от любимой профессии его не так просто отстранить. У него своя, частная камера пыток.

Хорошо тут. Уютно. Инструмент — высший класс. В Германии заказывали. Такого инструмента нет ни в Лефортове, ни в Суханове. Такой инструмент только у Николая Ивановича в личном пользовании, в частной собственности. Потрогал рукой пилочки сверкающие, никелированные: ах, немцы! Какая культура пыток!

Куда нам до них, сиволапым.

Сталин сжал руку Ежову. Обнял за плечи:

— Николай, у тебя гениальная голова! Мы с тобой еще поработаем.

Давно Сталин не жал ему руку! Давно Сталин не обнимал его за плечи и не называл его по имени. Давно сталинская улыбка не искрилась такой дружбой.

Ноги Ежова стали легкими-легкими, какая-то сила подхватила его, и он почти вприпрыжку выскочил из сталинского кабинета. Помнит Николай Ежов это чувство: раньше, когда он был

Наркомом внутренних дел, приходил к Сталину с длинными расстрельными списками, Сталин подписывал, и охватывала Колю Ежова неудержимая радость, и на ее крыльях выскакивал он из сталинского кабинета…

Именно это чувство вынесло его в коридор… Тут-то его и взяли.

Его взяли как-то тихо и буднично. Прямо за дверью сталинского кабинета нависла над ним тень Холованова:

— Вы арестованы!

Двое подхватили под руки, завернули их назад, как ласты, и вздернули. С синих петлиц государственной безопасности некто с наглой мордой сорвал огромные маршальские звезды…

— Иди, сука!

Вторым делом в берлинских тюрьмах — санитарная обработка. А первым делом — бьют.

У нас в те славные времена та же процедура была принята. А Николая Ивановича Ежова еще не били. Его ввели в большую, видимо, подвальную комнату под тяжелыми кирпичными сводами. На монастырь похоже.

Посреди комнаты — привинченное к полу деревянное кресло, с ремнями. Его усадили, прижали голову к спинке и пристегнули горло широким ремнем. Тут же пристегнули ноги к ножкам кресла, а руки к широким, отполированным предшественниками подлокотникам. И вышли все, ею одного в полумраке оставив.

В широком зале почти пусто: кресло с пристегнутым Ежовым посредине, а перед ним, на возвышении, стол, как бы для президиума. Или для трибунала. Только в трибунале три стула и портрет Ленина на стене, а тут один только стул. И товарища Ленина нет.

Сжался внутренне Николай Иванович Ежов, к сопротивлению подготовился. Но нет никого вокруг, и шагов не слышно. Тихо. Ни звука. И увидел Николай Ежов на столе…

На столе перед собою увидел Николай Иванович Ежов полный комплект пыточных инструментов. В Германии сработанных. Из своей тайной камеры пыток кем-то выкраденный.

Кто посмел забраться в его тайник?! Кто посмел поднять руку на самое святое, на частную собственность?!

И жуткая мысль поразила мозг: ведь его, Коленьку, любимца всего прогрессивного человечества, тоже могут пытать.