Дэвид Маккалоу - Вечная тайна лабиринта

Через несколько месяцев после начала XXI века лондонский журнал «Таймаут» в разделе «Бары и клубы» упомянул заведение под названием Sleaze («Дешевка») и пообещал «отвратные мероприятия». В числе приманок этого клуба журнал перечислил не только резидента по имени Спайк (Гвоздь) и «музыку, грохочущую ночь напролет», но еще и «лабиринт на заднем дворе». А по поводу формы одежды было сказано: «Дресс-код: грязно, вызывающе сексуально или банально дешево».

К концу XVI века мужчины и женщины, бродящие по тропинкам новых замысловатых лабиринтов из живой изгороди в частных садах по всей Англии и Европе, делали первые шаги по направлению к заднему двору клуба «Дешевка». По этим лабиринтам никто не бежал. В их середине победителя не ждала покорно никакая застенчивая девица. Никаких молитв тут, вероятнее всего, не произносилось, и ни о каком завоевании священного города здесь и речи не шло. В ходе своей эволюции лабиринты преобразовались — или мутировали? — в путаницы, превратились в светскую забаву и замысловатое садовое украшение. Отправляясь в такой лабиринт-путаницу, непременно нужно было должным образом приодеться, а порой тут играла и музыка. Совсем как в «Дешевке». Как писал в своей книге «Польза садового искусства» (1568) ландшафтный архитектор XVI века Томас Хилл (который именовал себя Дидимусом Маунтейном, «горным Дидимом») [34] Дидим (греч. «близнец») — другое имя или прозвище апостола Фомы , пустующие, или «вакантные», пространства в саду следует отдать под лабиринт-путаницу «с одной лишь целью — время от времени предаваться в них потехе».

Стены нового лабиринта живой изгородью вознеслись ввысь, а кроме того, в нем появились тупики — лабиринт на глазах превращался в дорогую игрушку для богачей, модную, как платье новейшего покроя. Впервые у лабиринта появились настоящие, невымышленные стены, и его посетители наконец получили возможность по-настоящему — пусть даже и ненадолго — заблудиться. И если в классических критском и шартрском лабиринтах цель всегда была отчетливо видна, то новые путаницы с их тупиками и неверными поворотами превратились в загадку, головоломку, которая требовала решения, но решение это люди искали «с одной лишь целью» — забавы ради. А в подходящей компании тут были — если воспользоваться словами писателя Терри Сазерна — еще и «условия для порока». Ну, или по меньшей мере возможность для флирта.

К началу XVII века ни один уважающий себя — или хотя бы просто модный — сад не обходился без лабиринта, а часто в одном саду их могло быть даже несколько. На вилле Д’Эсте, в одном конце Рима, одинаковые лабиринты расположены среди фонтанов парами, как комплекты одинаковых чемоданов. На вилле Ланте, в другом его конце, один-единственный лабиринт застенчиво спрятан от людских глаз среди деревьев. В альбомах голландского архитектора Ханса Вредемана де Вриса идеальные сады сплошь усеяны лабиринтами, как аккуратными заплатками на тщательно раскроенном одеяле. Во французском Версале запутанная тропа петляет как гигантский крестный путь под открытым небом, но на каждой остановке, или «стоянии», вместо изображения Страстей Христовых путнику встречаются скульптуры на тему басен Эзопа. А в лондонском саду Хэмптон-Корт лабиринт, который станет самым знаменитым из всех садовых и просуществует дольше остальных, втиснут в угол дополнительного маленького сада под названием «Дикая природа». А рядом с ним — небольшая спираль из растений под названием Plan-de-Trоу («Карта Трои»).

Лабиринты, кругом лабиринты.

Но лабиринт-головоломка с его нецветущими живыми изгородями из тиса, самшита и бирючины не появился в этом мире в одночасье, как Эдем. С определенной долей мастерства его корни можно разглядеть в петляющих тропинках с низкими живыми изгородями садов Древнего Рима, но что до практической стороны лабиринта, то путаница из живой изгороди берет начало в так называемых узловых садах позднего Средневековья.

Этим небольшим садам (редко больше двадцати квадратных футов) со сложными узорами из невысоких цветущих растений трудно было придумать более подходящее название. Узоры из растений и в самом деле были похожи на гигантские морские узлы — вроде тех, что с куда меньшей элегантностью выставлены на стенах в комнатах, где проходят собрания бойскаутов. В том, чтобы использовать узлы в качестве декоративного элемента, не было ничего нового или необычного.

Образец для узлового сада в «Лабиринте садовода» Томаса Хилла (издание 1594 г.)

Одиночные «узлы», играющие с иллюзией перспективы и трех измерений, встречаются в римских мозаиках. Посетители руин древнего города Эфеса в современной Турции встречают один такой узел на полу жилого дома постройки и века. Веревка, которая будто бы не имеет конца и, как лента Мебиуса, символизирует бесконечность. В xvi веке архитектор из Падуи Франческо Сегала включил несколько усложненный вариант этого же изображения в альбом предлагаемых планов лабиринтов. Некоторые считают узел основополагающим мотивом кельтского искусства, поскольку он встречается в виде переплетенных линий на миниатюрах в рукописях — таких, как «Келлская книга» — и в качестве скульптурного украшения старинных крестов.

«Узловая» гравюра Альбрехта Дюрера, 1507 г.

Во Франции такой плетеный узор называли entrelacs , или «переплетание», и там он означал не только бесконечность, но еще и более близкое людям понятие — вечную любовь. Ведь завязал же, в конце концов, Купидон узел, чтобы навечно соединить Венеру и Марса, когда богиня любви встретилась с богом войны, и выражение «узы брака» до сих пор очень даже в ходу.

Узловой мотив встречается также и на восточных коврах, которые начали импортироваться в Европу в xv веке и очень быстро превратились в настоящий хит во всем мире. (Кстати, любопытно, что эти ковры, возможно, создавались под влиянием персидских садов.) Еще одним исламским источником вдохновения вполне могли стать геометрические керамические плиты мечетей и дворцов Святой земли, которые, возможно, прибыли в Европу в качестве сувениров из Крестовых походов. Да что там, некоторые полагают даже, что и сам узор Шартрского лабиринта был завезен в Европу возвращающимися крестоносцами.

Дидимус Маунтейн (Томас Хилл) опубликовал узловые садовые образцы в своем альбоме «Лабиринт садовода» (1577) и предложил высаживать их многолетними чабрецом и иссопом. Некоторые варианты создавались только из лаванды и других пряных трав. К 1620 году, когда Джон Паркинсон подсказал, что узлы «предпочтительнее… в сочетании с диковинными цветами», такими как желтый нарцисс, шафран, лилии, тюльпаны и анемоны, сады стали более разноцветными, а то и вовсе по-настоящему диковинными. Некоторые узлы были большими и довольно сложными. Генрих VIII повелел выплести из растений инициалы его имени и имени его второй жены — Анны Болейн в узловых садах Хэмптон-Корта. (Можно представить себе, каких трудов стоило садовникам пересаживать клумбу заново после того, как Анне Болейн отрубили голову. И интересно, предлагали ли они новые крученые монограммы для каждой из ее последовательниц?) Отдельные переплетения соединялись друг с другом полосками травы или выложенными гравием декоративными дорожками, а также тщательно подстриженными живыми изгородями — пока целые сады не превращались в обширную панораму самостоятельных или парных узлов. Но ни одному из этих узоров не дозволялось дорастать выше человеческого колена.