Дэвид Маккалоу - Вечная тайна лабиринта

Запутанность узловых узоров привлекала многих художников — очевидно, именно тем, что была так трудна. Леонардо да Винчи, который пробовал все новое, попробовал и этот мотив. А Альбрехт Дюрер последовал его примеру и в 1506–1507 годах создал в Венеции шесть виртуозных «узловых» гравюр. В результате получилось бесконечное переплетение линий, пролегающих над и под друг другом и не имеющих ни начала, ни конца. Такие проявления величайшего уровня художественного мастерства, безусловно, впечатляют, но, как ни крути, это никакие не лабиринты.

Бен Джонсон, более молодой, более скандальный и, возможно, более популярный современник Шекспира, объединил узлы и лабиринты в нескольких строках «маски» под названием «Удовольствие, сведенное к добродетели» (1618). Эти «маски» (masque) обычно представляли собой целые спектакли с музыкой, танцами и потрясающими театральными эффектами, исполняемыми под открытым небом в саду. По сути, они сами на время превращались в садовое украшение. Дедал — один из персонажей Джонсона, и он говорит почти как учитель танцев [35] Перевод М. Визеля. :

Фрэнсис Бэкон, еще один современник Шекспира, терпеть не мог узловые сады и, в отличие от Джонсонова Дедала, не видел в них никаких великих метафизических истин. Часть гениальности Бэкона заключалась в том, что он мог — и не раз это доказывал — писать практически о чем угодно, включая советы по благоустройству сада площадью четыре акра. В своем эссе на эту тему («О садах») он отмечал: «Что же до создания цветочных клумб и фигур из растений… пускай располагаются они под окнами дома… пускай они всего лишь забавляют: бывают среди них прекрасные, но чаще — просто тарталетки». Забава, узор на открытом пироге (а может, автор играл в слова, ведь в английском «тарталетка» — это еще и девушка-потаскушка): Бэкон дает понять, что относится к замысловатым клумбам скептически, но самое главное здесь — его слова про наблюдение за клумбами из окна. Петляющие клумбы — это не лабиринты, придуманные для того, чтобы по ним ходили и взаимодействовали с ними. На их узоры следует смотреть издалека — с террасы, из дома поблизости, из окна гостиной или — если принять во внимание приписываемый им любовный подтекст — из спальни. Художественные сети из тропинок никуда не ведут. Их создавали не для того, чтобы по ним ходили. Ведь и в самом деле оценить их по заслугам можно, только если смотреть на такие клумбы с большого расстояния, да к тому же — сверху. Близко подходят к ним только садовники. Даже сегодня туристы, купившие входной билет в какой-нибудь дворец, чаще всего после беглого осмотра интерьера разворачиваются спиной к внутреннему убранству и долго любуются через окно пустующим садом внизу. По своей природе узловой сад — это пустой сад.

Домашний «узел» из пряных трав, устраиваемый рядом с кухней, имел и практическое применение — он становился большой полкой для специй. Но «узлов» из пряностей было немного. Самые лучшие образцы узлового садоводства символизировали не столько сплетение Добродетели и Удовольствия, сколько пустоту сада. Люди редко сюда заходили. На протяжении XVII и XVIII веков, по мере того как узловые клумбы трансформировались сначала в лабиринт с одной тропой, а потом — в запутанную головоломку с большим количеством дорожек, сад все больше обживался, засаживался высокими зелеными стенами и тупиками, наводнялся слоняющимися людьми. Сад перестал быть просто инертной картинкой в тот момент, когда люди принялись возвращаться в него по тропе лабиринта.

Лабиринт-головоломка был, по сути, первым материальным воплощением мифического лабиринта с его запутанной и сбивающей с толку тропой. Как уже говорилось выше, элегантный критский лабиринт никоим образом не отражал хаоса своей истории. В лабиринте-загадке паника может стать вполне реальной и физически ощутимой. И тем не менее история о Минотавре в мифологии садовых лабиринтов роли почти не играет. В Версале у входа в лабиринт, не дошедший до наших дней, стоит статуя Купидона, а не Ариадны — и он же держит в руках клубок.

В английском фольклоре из «исторических» лабиринтов самым известным считается вовсе не древний лабиринт в Кноссе, а «Хижина Розамонды» XII века, расположенная в Вудстоке. В этом месте витает дух не кровопролития, а любви, потому что здесь Генрих и, отец Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного, по преданию, спрятал свою возлюбленную, «прекрасную Розамонду» — похоже, только так ее всегда и называли. Предположительно обманутой стороной была жена Генриха, властная, но, вероятно, не столь прекрасная Элеонора Аквитанская. (Непростая жизнь королевской четы лучше всего знакома современной аудитории, пожалуй, по пьесе и кинофильму Джеймса Голдмена «Лев зимой».) Говорили, что лабиринт, или хижина, — эти два слова снова тесно связаны между собой — находился рядом с тем местом, где сотни лет спустя был построен дворец Бленхейм, родовое имение герцогов Мальборо, в котором родился Уинстон Черчилль. Хижина — или лабиринт — была недоступна непосвященному. Вот ее так никто и не нашел. Если хижина и в самом деле существовала, возможно, это был никакой и не лабиринт, а всего лишь дом, спрятанный в лесу. Возможно, в него вел потайной лаз. Реальная или вымышленная, хижина стала частью фольклора и запомнилась как часть тайной истории любви, секретное место свиданий, скрытое от любопытных глаз. По той же, несколько эротической причине Купидон, маленький помощник богини любви, стоял на страже в Версале, а статуи Венеры украшали середины столь многих лабиринтов, включая и тот, что был построен в саду первого советника Елизаветы I Уильяма Сесила. Здесь статуя возвышалась на небольшом холме и была подписана в эдаком континентальном духе: «Венусберг» (или, в переводе, «Венерина гора»).

В мае 1591 года, когда королева посетила сад Сесила в парке Теобальде в Хертфордшире, ее встретил садовник (или актер, исполняющий роль садовника), который объяснил ее величеству назначение лабиринта с помощью небольшой речи, написанной по этому поводу поэтом Джорджем Пилем. Историк Найджел Пенник приводит ее начало так:

«Уничтожив кротов и разровняв землю, я разбил его (сад) на четыре четверти. В первой я сделал лабиринт, но не из иссопа и чабреца, а такой, чтоб себя изводил восхищением — здесь все Добродетели, все Грации и все Музы, какие только есть, кружат и вьются над Вашим Величеством, и каждая настаивает на том, что главная — она, и каждая рассчитывает на равную долю Вашего внимания. Никаких пряных трав, одни лишь цветы, и цветы только самые прекрасные и ароматные, ибо в таком божественном лабиринте, превосходящем все земные ожиданья, Добродетели сложены из роз, цветы нашлись для каждой из двенадцати, и таких цветов — как заметил наш брат садовник — больше сотни. Грации-фиалки, такие разные, но всегда вместе, на одном стебле, и музы девяти других цветов, непохожих, но прекрасных — воистину великолепных».