Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 1. В соболином краю

Полетят сегодня семь человек. Все они тут, в комнате. Вот по телефону с конструктором самолета говорит командир корабля Борис Михайлович Степанов. От его умения, от его хладнокровия и летной мудрости сегодня многое зависит. В который раз он поднимется над землей? В войну, рассказывают, Степанов по два-три вылета в ночь делал. На знаменитом «кукурузнике» возил фашистам «гостинцы». Самолет, между прочим, был его собственный — вскладчину с друзьями купил. Сегодня он летчик-испытатель. Конструкторы доверяют ему дорогие и сложные машины.

А вот второй пилот Борис Юмашев. Рядом со Степановым он выглядит совсем молодым. Но в его биографии уже много лет сложной испытательной работы.

Вот сидит над картой штурман Валентин Севостьянов, вот ведущий инженер Владимир Кузовлев с помощником Александром Охрытковым. Вот уточняют детали полета бортрадист Иван Рыхлов и механик Алексей Иксанов. Если внимательно присмотреться — волнуются. Да и то сказать, никто еще, с тех пор как люди научились летать, не поднимался в небо с грузом в пятьдесят с лишним тонн. Эти семеро решили попытаться.

В окно виден самолет. Это уже прославленный «201М». Огромный. Его трудно даже с чем-нибудь сравнивать. Четыре мощных двигателя, широкие острые крылья.

Все готово к полету. Еще вчера спортивные комиссары, взвесив чугунные чушки — так называемый коммерческий груз, — поставили пломбы на грузовых отсеках. И хоть за ночь никто бы и не вздумал тронуть пудовые чушки, сегодня, соблюдая форму, комиссары проверили пломбы.

Знакомимся с таблицей «поднятия тяжестей». Вот рекорд: в сентябре прошлого года американский пилот Вилли Ховел на самолете «Боинг КС-135А» с грузом в 35 тонн сумел подняться на 2 тысячи метров. Сегодня груз — 55 с лишним тонн, высота…

- Высоту покажут приборы, — улыбаются летчики, хотя у них уже все предварительно рассчитано…

- Есть минимум погоды! — повеселевшим голосом сообщает, наконец, синоптик…

Семеро натягивают летные костюмы. Жмем им руки… Тяжелый самолет медленно уползает на самый конец взлетной полосы.

Клубы пыли и пушечный грохот над полем.

Глядим на часы -14.00. Серебристая сигара прокалывает пуховую шаль облаков и через мгновение докладывает: «Я «Стрела». Высота — две тысячи метров…»

Это та самая высота, на которой побывал американец. Еще несколько минут…

- Высота четыре тысячи…Восемь тысяч… На борту все в порядке…

По заранее разработанному маршруту самолет будет забираться возможно выше, потом сделает «площадку», то есть пять минут будет идти на рекордной высоте. Бесстрастные приборы запишут каждый «шаг» самолета.

- Я «Стрела»…Одиннадцать тысяч. Продолжаем набирать…

Одиннадцать тысяч — это уже стратосфера.

Самолету все труднее и труднее идти в гору. В эти минуты семеро смелых видят над собой темно-голубое небо и солнце. Земли не видно.

Летчики, журналисты, руководители полета прилипли к черному ящику, из которого теперь реже, чем прежде, слышится: двенадцать двести… Триста… Семьсот…

Метр за метром самолет с тяжелой ношей тянется к небу. Еще двести метров. Наконец:

- Я «Стрела». Высота тринадцать тысяч. Делаю «площадку»…

Пять минут напряженного молчания. Пять минут неизвестности. А потом опять знакомый голос прорывается сквозь шумы и трески эфира:

- На борту все в порядке…

- Сердечно поздравляю с успехом!

Это уже голос взволнованной земли. С микрофоном в руках стоит опытный летчик-испытатель Герой Советского Союза Николай Иосифович Горяйнов. Совсем недавно на том же самолете он тоже ходил на большую высоту. Уж он-то знает цену нынешнему успеху.

15 часов 30 минут. Прорвав облака, серебристая птица проносится над мокрыми от непогоды бетонными плитами. Считанные сантиметры отделяют колеса от земли, но самолет все летит и летит…Так и должно быть. В этом и заключается «ювелирная» посадка… Потом самолет оставляет на бетоне две сухие линии и замирает.

Цветы, объятья, радостная неразбериха.

В воздухе мелькают унты и шлем первого пилота. Сильные руки друзей качают тех, кто только что видел синее небо и солнце…

Аэродром «Подмосковный». 5 ноября 1959 г.

Встретил я его пасмурным октябрьским вечером. Накрапывал серый дождик, с одинокого вяза на берегу падали последние листья.

Ни души. Только забытые всеми лодки мокли на приколе. Простуженным голосом прокричал на перекате пароход, потом долго и протяжно кричала в пойме какая-то потерявшая стаю птица. Я прислушался, стараясь определить птицу по крику, и тут увидел его. Он стоял под вязом с непокрытой головой, в зеленоватом, с погончиками плаще. Он не заметил меня. Он тоже слушал птицу…

Минут через двадцать я возвращался домой тропинкой вдоль Дона. Под вязом по-прежнему темнела фигура. Непокрытая голова, потемневший от дождя плащ с погончиками.

Я не удержался и спросил:

- Первый раз в этих местах или долго не были?

- Сорок лет не был…

Помолчали, глядя, как у близкого бакена убегала к желтым огням вода.

- Десять дней, как из Франции… Родом вешенский. А вот у этих камней в последний раз лодку отвязывал. Сорок лет…

У человека дрогнул голос. Словно устыдившись чего-то, он расправил смятую в ладонях кепку и торопливо надел ее на тронутую сединой голову…

Непрерывно скрипят двери. Большая горница уже полна, а казаки и казачки все идут. Сорок лет не было человека.

- Видно, не сладко живется там, коль вернулся, — допытывается бородатый казак…

- По-разному живут…

- По морю, Петро, плыл аль самолетом? — Не унимается бородач.

У стола стоит мать Петра. Она меньше всех говорит. Она только глядит на сына, положив на колени узловатые, видевшие много забот руки. Сорок лет не было его под родной крышей.

В седеющем, с мягким ласковым голосом мужчине мать старается угадать своего Петьку, тринадцатилетнего мальчика, которого в Вешках последний раз видели сорок лет назад, июньским утром. И вот теперь он сидит рядом с ней.

Петр Еремеевич Моисеев, ее сын. Он рассказывает.

Казаки молча слушают. Желтой луной плывет над потолком лампа, стены горницы исчезают, растворяются в голубоватом дыму, и я вижу, как тринадцатилетний Петька с приятелем отвязывают лодку, как, поймав чьих-то лошадей, они скачут к станции… Потом стук колес.

Душный товарный вагон с лошадиным навозом и скверной казачьей руганью… Потом толчея на пристани. Пароходная качка. Турция…

В смутную на Дону пору бежавшие белоказаки припугнули, сманили двух несмышленых мальчишек. Сманили и бросили, потому что каждому в несладкой «загранице» надо было думать, как бы не умереть с голоду. В далекой и чужой Турции двое вешенских мальчишек остались без родных, без хлеба, без крыши, без реки, где у вербы так хорошо клюют сазаны, без птичьих криков в пойме…