Владислав Петров - Три карты усатой княгини. Истории о знаменитых русских женщинах

Разговор императора и великой княгини был полон любезностей. Затем в честь «игемона и архонтисы русов», как называет Ольгу Константин VII Багрянородный, был дан парадный обед. Отдельного приема Ольга была удостоена в покоях императрицы. Здесь ко всему прочему состоялся торжественный выход придворных дам. Пышность и великолепие приема, оказанного Ольге, были исключительны. Не без гордости русская летопись говорит о том, что правительницу Руси причислили к «знаменитым и великим людям».

И еще. В той же летописи приводятся слова византийского императора, недвусмысленно свидетельствующие о его сватовстве к Ольге при живой жене. Историки имеют на этот счет множество подчас взаимоисключающих версий. Самая же простая сводится к тому, что ради политической выгоды коронованные особы в те годы творили и не такое. Впрочем, Ольга ответила на лестное предложение отказом, да еще при этом, если верить летописи, обманув императора. Она сказала, что прежде, чем думать о замужестве, ей следует стать христианкой, и попросила Константина быть ее крестным отцом. Император согласился, и Ольга приняла крещение, получив христианское имя Елена в честь матери первого византийского императора-христианина Константина I Великого. Когда обряд свершился, Ольга заявила Константину VII Багрянородному, что теперь как крестная дочь вынуждена ответить на его сватовство отказом. Император на это будто бы воскликнул: «Переклюкала мя еси, Ольго!» («Перехитрила ты меня, Ольга!») Впрочем, по другим источникам крестным отцом Ольги был вовсе не Константин, а его сын и соправитель Роман II, а крестил ее сам патриарх Константинопольской Полиевкт.

Как бы то ни было, а принятие православного христианства Ольгой не стало эпизодом ее личной биографии. Нет сомнения, отказ великой княгини от язычества был далеко рассчитанным политическим актом, приведшим в конечном итоге к прорыву Руси из мира варваров. Христианство открывало перед Русью широкие перспективы экономического и культурного развития, приобщало ее к передовым достижениям европейской цивилизации. По своему значению для судьбы страны этот шаг сродни пресловутому окну, пробитому в Европу через семьсот с лишним лет Петром I. Вслед за Ольгой в лоно новой религии начали вступать ее придворные (хотя сын Святослав «только насмехался над тем»), а через тридцать с небольшим лет внук Ольги — Владимир сделал православие государственной религией. Между прочим, женат Владимир был на внучке Константина VII Багрянородного, так что правящие династии Руси и Византии все-таки породнились.

В 964 году Ольга уступила великокняжеский престол достигшему совершеннолетия сыну и вернулась к своей прежней роли. Теперь она правила страной во время отсутствия сына, как когда-то княжеским двором во время походов мужа. Возмужавший Святослав был весь в отца, прирожденный воин. Отправляясь на войну, он всегда извещал врагов знаменитым «Хочю на вы ити», вошедшим в несколько измененном виде «Иду на вы!» в пословицу. Мечтой его было перенести столицу Руси на Балканы. В 968 году, когда Святослав с дружиной ушел в очередной балканский поход, Киев осадили печенеги. Ольга с небольшим числом воинов сумела организовать оборону города и продержаться до возвращения сына. Еще она прославилась в эти последние свои годы благочестием, как и полагается глубоко верующей христианке. Ведь, несмотря на полуанекдотический характер предания о ее вступлении в христианство, Ольга приняла новую веру истово и сохранила ее до самой кончины в 969 году (монах Иаков в сочинении XI века «Память и похвала князю русскому Володимеру» сообщает точную дату ее смерти — 11 июля 969 года).

Спустя почти шестьсот лет, в 1547 году, Ольга была канонизирована и причислена к лику равноапостольных святых — так именуют святых, чье служение уподоблено по значению апостольскому.

Мы не знаем об Ольге многого, не знаем даже, сколько она прожила: по одним источникам ей ко дню смерти было далеко за семьдесят, по другим — не исполнилось еще и пятидесяти. Мы не знаем, существовало ли у нее после гибели Игоря то, что принято ныне называть личной жизнью, или все без остатка силы она отдавала государственным делам, а на склоне лет — служению религии. Но мы знаем главное — немного найдется в мире правителей, сумевших сыграть в жизни своих стран роль, подобную той, которую сыграла Ольга в жизни Русского государства.

Версия первая, поэтическая. Никто ничего не успел понять. Расставив верных людей у ворот, он прошел в ее покои. Она не знала о цели его приезда, не ожидала его и даже, может быть, почти забыла о нем — или заставила себя забыть, — но, едва взглянув в его глаза и перемолвившись с ним несколькими словами, быстро оделась. Еще несколько минут, и они уже мчались в карете. Многочисленная челядь и соглядатаи опомнились с опозданием, и погоня вернулась ни с чем. А они прибыли в его дом и тотчас отправились в домовую церковь, где не то угрозами, не то посулами он уговорил священника обвенчать их.

Версия вторая, прозаическая, но с элементами поэзии, — именно она упоминается в исторических трудах. Он похитил ее на королевской охоте. Только происшедшее вряд ли можно назвать похищением, поскольку она знала обо всем заранее, сама направила коня в условленное место, где он в нетерпении поджидал ее, и они помчались быстрее ветра. Хватились ее слишком поздно, но это не имело никакого значения — погоня им не грозила, ведь их роман был секретом Полишинеля.

Версия третья, прозаическая. Она неспешно собрала вещи, несколько раз самолично проверив, все ли упаковано в сундуки, взяла с собой верных слуг и просто переехала к нему (впрочем, историки все равно называют это побегом). И обвенчались они не сразу, а несколько месяцев спустя, уже в следующем году, и не пришлось уговаривать священника, и из венчания не делали тайну, и все обставили, насколько это было возможно в их ситуации, торжественно.

Первые две версии — типичные, много раз обыгранные в мировой литературе романтические сюжеты. Третья версия, несмотря на свою прозаичность, отсутствие погонь, похищений и растянутость действия во времени, претендует на оригинальность. Дело в том, что он был женат и, не имея возможности получить развод, но ведя ее под венец, становился двоеженцем, и она знала об этом и соглашалась на брак, который по законам любой страны — что ее родины, что его — не мог быть признан действительным. Но любовь оказалась сильнее — ведь она, как сообщает французская хроника, «питала исключительное расположение» к своему венчанному, но тем не менее незаконному мужу.