Люсьен Поластрон - Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек

Так это стало у пап своего рода обычаем: Иоанн XXII в 1320 г., Александр V в 1409 г., Юлий III в 1553 г. и многие другие отдавали множество распоряжений тщательно отсеять относящиеся к еврейству книги с целью их истребления. Эти книги словно образовали воображаемую библиотеку, расположившуюся на стеллажах времени с упорством, превосходящим постоянные стремления их уничтожить. В Кремоне в 1569 г. их найдут и сожгут еще двенадцать тысяч. Настолько, что, как пишет один автор, было еще более удивительно, что «Таламуз» пережил такое усердие.

Сюда относится история о заключении Рейхлина.

Около 1508 г. еврей-мясник, которого кельнские доминиканцы только что крестили и предложили в награду синекуру, также с гордостью выступил против мерзостей, наполняющих священные тексты его прежней религии. Хотя он не умел читать ни на иврите, ни на латыни, жалобы этого человека по имени Пфефферкорн дошли до императора Максимилиана, который решил официально поставить вопрос: должны ли все книги избранного народа на законных основаниях конфисковываться с целью уничтожения огнем? И он запросил заключения двух экспертов. Один был великий инквизитор Кёльна, выводы которого были словно заготовлены заранее, а второй — профессор права Иоганн Рейхлин. Этот гуманист, друг Эразма и добрый христианин, в 1506 г. написал грамматику иврита. Рейхлин, как и Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, с которыми он тоже общался, комментировал Каббалу, в которой, как он считал, заключается основа истинной христианской веры. Он не то чтобы особенно любил евреев, но благоговел перед книгами. И перед логикой. Его юридически выдержанный ответ — современный и ясный текст, недавно переведенный с латыни одним американским исследователем и опубликованный миссионерами ордена св. Павла, — можно также прочесть и с точки зрения метафизической. Этот текст под названием «Указание о том, следует ли конфисковать, уничтожать и сжигать все еврейские книги» (1510 г.) стал вехой в истории толерантности.

Рейхлин употребляет слово «консивы», сограждане: он приступает к своему доказательству с посылкой, что евреи — слуги императора и пользуются защитой закона. Опираясь на трезвый рационализм, он устранил суеверный туман, окутывавший их литературу, и обрисовал ее полную панораму: Писания, комментарии, глоссы, проповеди, трактаты по философии и разным наукам и затем, наконец, стихотворения, сказки и сатиры. Быть может, уступает он, в этом последнем жанре, если хорошенько поискать, и можно найти антихристианское высказывание, но тогда речь будет идти об одной конкретной книге, со «своим собственным названием, как автор это задумал», и личное самовыражение одного человека не должно повлечь за собой беды для всего народа. В том, что касается остального, Рейхлин сослался на Аристотеля и святого Иеронима: как можно восставать против того, что не понимаешь? «Если кому-то взбрело в голову написать что-то против математиков и если он не знает математики, даже арифметики, не станет ли он для всех посмешищем?» И тут он увлекает слушателей в сферы лингвистики и определения верного и неверного, а потом к диалекту Бога: само собой, это иврит. Пусть сначала доминиканцы его выучат, а потом он с ними поспорит. После чего можно озвучить весомый аргумент: если бы были причины сжечь Талмуд, наши предки сделали бы это несколько веков назад, поскольку у них было больше усердия к христианской вере, чем у нас. Эта выдающаяся защитная речь была одним из первых текстов, для которых использовали потрясающую новинку — книгопечатание, и ее публикация не замедлила принести плоды: еще больше еврейских книг изымалось и уничтожалось, сочинения Рейхлина сжег инквизитор Кёльна в 1514 г., а он сам избежал еретического костра только благодаря своей смерти в 1522 г. Но первая атака на повсеместный антисемитизм состоялась. Современный редактор замечает, кстати, что самым изящным аргументом в этом тонком «Указании» был в действительности самый первый, поскольку он заставлял думать, что германское право отличается от римского католического закона. Одного из самых внимательных читателей Рейхлина звали Лютер.

В Венеции в 1500-х гг. различали восточных евреев, у которых были гражданские права, северных евреев, на которых на тот момент уже скорее смотрели косо, и «понентинов», которых называли так, потому что они приходили с запада, то есть из Испании, которая от них избавлялась.

Они, будучи самыми неимущими, жили в гетто; именно на них в первую очередь обрушилась беда, когда стали защищать христианство от нападок еврейской веры и распространявших ее книг. «Палачи богохульства» имели право рыться в домах и книжных лавках, чтобы изымать оттуда осужденные книги и без разбору приносить их на аутодафе, которые случались не один раз. Так за несколько месяцев были сожжены сотни тысяч книг на территории вплоть до Крита, который тогда был доминионом Венеции. Но в самой Венеции их уничтожили больше, чем где-либо еще, поскольку именно там их выпускали: такие люди, как Даниэль Бомберг, христианин из Антверпена, или представители знатного рода Густиниати, платили целые состояния в налоговую казну, чтобы иметь право заниматься издательским делом. Кстати, как раз могущественные книгопечатники Светлейшей республики добились от папы смягчения антиеврейских директив в 1554 г.: полное и систематическое уничтожение заменили на жесткую предварительную цензуру. Но ее не замедлили обойти, поскольку в 1568 г. «палачи» снова сожгли на площади Сан-Марко десятки тысяч книг, изъятых со складов, и приговорили издателя-печатника к суровым штрафам. Тем не менее торговля этими изданиями была такой прибыльной, что печатные станки перевезли на остров Цефалонию, и установился значительный подпольный книгооборот.

Поскольку еврейскому алфавиту приписывалась божественная сущность, главным аспектом всей еврейской литературы является, по-видимому, сакрализация всего написанного, каково бы оно ни было. Откуда и возникает эта пещера Али-Бабы для исследователя и объект непредвиденных размышлений для философа, которыми оказывается «гениза»: хранилище, в котором нужно сложить, сберечь, предать забвению или даже заключить в одиночную камеру, как это произошло с Торой, вышедшие из употребления книги либо, в силу широты толкования или лени, любые рукописные или печатные документы. Но главное, не выбросить, и уж тем более не бросить в огонь. Таким образом, можно представить себе, какое особенно болезненное воздействие могли оказать на историю бесчисленные аутодафе древнееврейской литературы. 6 декабря 167 г. до начала христианской эры сирийский царь Антиох IV Епифан стал инициатором радикальной попытки элленизации евреев. «Разорвать и затем бросить в огонь» — уничтожение книг в Иерусалиме и в Палестине стало таким значительным событием, что вызвало восстание Маккавеев. Другие случаи уничтожения книг, которые мы находим в череде веков, раз за разом приобретают все более садистическую окраску.