Люсьен Поластрон - Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек

В количественном отношении можно даже говорить о равенстве с противоположным лагерем, если принять цифру в семь миллионов томов, погибших в Советском Союзе согласно данным одного исследования 1958 г., однако к этому пункту еще придется вернуться. Что же касается качественных показателей уничтожения, его непосредственным источником служат бредни Гитлера 1925 г. и решения, принятые в 1933-м, когда была объявлена война «интеллектуальному нигилизму» посредством сожжения книг, на основе чего, как предполагалось, возникнет новое человечество. Имелся и прецедент: в 1817 г. в Йене студенты-пангерманисты организовали в замке Вартбург грандиозное книжное аутодафе. Однако было и знаменательное отличие: речь шла о фальшивых книгах, склеенных из старых тетрадей, на первой странице которых опозоренные названия вписывались от руки.

Гитлер назначен канцлером 30 января 1933 г. Начиная со 2 февраля запрещается любая публикация, содержащая неправильную информацию. Нет ничего проще, как вычеркнуть заодно и «неправильных» людей. Немедленно начинается подготовка к сожжению 10 мая; книгами занимаются библиотекари, а «Лига борьбы за немецкую культуру» передает студенческим ассоциациям инструкции, призванные избавить страну от «иудейско-азиатского яда». В доверительных беседах с Германом Раушнингом фюрер подтвердит: «Мы варвары и желаем быть варварами. Это почетное наименование». Гитлер лжет: из всей Европы будут аккуратно вывезены многочисленные библиотеки (352 тысячи тщательно отобранных книг только в еврейской и славянской общинах Парижа) — в полном противоречии с тупой пропагандой, кульминацией которой стали театральные аутодафе.

И вот 10 мая 1933 г. в 22 часа на Оперную площадь Берлина «торжественно вступила делегация студентов, перед которыми шествовал оркестр штурмовиков… студенты были в праздничных одеяниях своих корпораций, с факелами в руках. Пожарные облили дрова керосином и подожгли. Тут стали подвозить книги на грузовиках, и студенты встали в цепь, чтобы бросать их в огонь» («Тан» от 12 мая 1933 г.). «Иллюстрасьон»: «При каждой новой пачке книг, бросаемых в костер, раздается громкий голос, который называет имя осужденного автора и выносит приговор:

Первый герольд:

— Против материализма и классовой борьбы, за единство народа и идеальную концепцию жизни я предаю огню сочинения Маркса и Каутского.

Второй герольд:

— Против морального разложения, за чистоту нравов, семейные и государственные ценности я предаю огню сочинения Генриха Манна, Эрнста Глезера и Эриха Кестнера.

Третий герольд:

— Против мелких чувств и политического предательства по отношению к народу и государству я предаю огню сочинения Фридриха Вильгельма Форстера.

Четвертый герольд:

— Против духовного разложения, преувеличения и нездорового усложнения сексуальной жизни, за облагораживание человеческой души я предаю огню сочинения Зигмунда Фрейда.

Пятый герольд:

— Против фальсификации нашей истории и шельмования великих исторических фигур, за уважение к нашему прошлому я предаю огню сочинения Эмиля Людвига и Вернера Хегемана.

Шестой герольд:

— Против иностранных журналистов и их иудео-демократических устремлений, за созидательную работу и сотрудничество в деле национального возрождения я предаю огню сочинения Теодора Вульфа и Георга Бернхарда.

Седьмой герольд:

— Против предательства литераторов по отношению к солдатам великой войны, за воспитание народа на основе здоровых принципов я предаю огню сочинения Эриха Марии Ремарка.

Восьмой герольд:

— Против уродования немецкого языка, за сохранение этого драгоценного наследия нашего народа я предаю огню сочинения Альфреда Керра.

Девятый герольд:

— Против наглости и высокомерия, за уважение и почитание бессмертного немецкого духа я предаю огню сочинения Тухольского и Осецкого».

В числе 20–25 тысяч книг, брошенных в огонь тем вечером, были произведения некоторых других авторов, в частности Стефана Цвейга. Согласно «Иллюстрасьон», этот патетический текст, названный «Feuersprüche», «Речения огня», был написан самим Геббельсом, который явился на площадь в полночь и под крики «ура» провозгласил, что «прошли те времена, когда еврейская Asphaltlitteratur (тротуарная литература) заполняла библиотеки, а наука, найдя укрытие в своих доктринах, была оторвана от жизни!».

Интересно, что «Иллюстрасьон», с одной стороны, начиная с 20 мая посвящала этому событию целую страницу с фотографиями и, подчеркивая, что такие же акции произошли одновременно во многих больших городах, утверждала, что в Германии «отныне не существует свободы мысли», с другой — в номере от 1 июля отвела теме вторую полную страницу с заголовком «Что за книги сжигали в Германии?». В этой гораздо более детальной статье автор, допуская незначительные ошибки, сближает произошедшее с кострами испанской инквизиции и Савонаролы, комментирует с поразительной для простого репортера проницательностью сочинения осужденных авторов и в завершение впервые цитирует фразу из пьесы «дотационного» театра Ганса Йоста, которой суждено будет прославиться в слегка измененном виде: «Услышав слово культура, я хватаюсь за мой браунинг». Есть тут некая тайна: отчего вдруг в этом дорогом журнале, не отличающемся ни особой левизной, ни чрезмерным интеллектуализмом, публикуется настоящее аналитическое исследование, некое подобие крика тревоги, за подписью Ирен Шеврёз, чье имя — видимо, псевдоним — больше нигде не появится? Сравните для примера «Энтрансижан», который ограничивается вялой карикатурой на Гитлера в тоге и с лирой. «Нерон… из бумаги», — гласит подпись. За исключением таких видных фигур, как Ромен Роллан и Барбюс, немногих французских интеллектуалов в 1933 г. встревожило это движение, которое шумно демонстрировало свою окраску и, самое худшее, угрожало их авторским правам. Несомненно, уже начинало действовать пресловутое обольщение; и находится даже некий малоизвестный барон Робер Фабр-Люс, который с восторгом приветствует эти свежие ветры: «Аутодафе, представленные смехотворным образом как грех против разума, на мой взгляд, напротив, символизируют духовное возрождение для всего, что есть здорового, благородного и честного». А вот Зигмунд Фрейд позволил себе пошутить: «Только наши книги? Раньше их сожгли бы вместе с нами». Больше горечи в тоне Йозефа Рота: «Мы, немецкие писатели еврейского происхождения, в эти дни, когда дым от наших сожженных книг поднимается к небу, должны прежде всего признать свое поражение… Мы были в первых рядах тех, кто защищал Европу, и нас убивают первыми». Ужасная мысль, словно подвешенная в пустоте: через шесть лет Йозеф Рот умрет и не узнает, каким страшным образом исполнилось его предвидение.