Д. Чугаева и Л. Петерсон. - С.М. КИРOB Избранные статьи и речи 1916 - 1934

Мы все-таки думаем, что мы не напрасно поставили эту задачу. Она не упала нам, как снег на голову, мы подошли к ней в процессе нашей хозяйственной работы.

И вот теперь, ставя перед собой эту задачу, мы говорим: первое, что нам надо сделать, — это поставить по-настоящему накопление средств внутри нашей страны. Это не значит, что, разойдясь с сегодняшнего собрания, вы должны откладывать в кубышку по копейке. Не об этом речь идет, а речь идет о государственном накоплении, речь идет о том, что надо стараться организовать наше хозяйство таким образом, чтобы по возможности все сто процентов ресурсов, стекаясь по разным каналам, сосредоточивались в нашем государственном кошельке. Тут должны быть не только одни «казенные» деньги, выражаясь по-старому, они всегда у нас, а надо привлекать и нэпманские капиталы, и крестьянские капиталы, и страховые капиталы, привлекать через банки, всякими другими путями, и все это накапливать в общей государственной кружке. Для чего нам нужно это накопление? Во-первых, для того, чтобы производить обновление старого основного капитала, заменять его новым основным капиталом, более стойким в техническом отношении, и, во-вторых, необходимо наряду с этим создать некоторые резервы, некоторые страховые суммы во всех областях нашей жизни, нашей государственной, хозяйственной и всякой другой работы.

СДЕЛАТЬ НАШ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ И ХОЗЯЙСТВЕННЫЙ АППАРАТ ПРОЩЕ, ДЕШЕВЛЕ, ДОСТУПНЕЕ

Вот отсюда, товарищи, и возникает тот модный вопрос, который сейчас фигурирует везде и всюду, а именно, режим экономии. Ну, о нем, я думаю, вам говорилось достаточно много, достаточно подробно, каждый это понимает, и я о нем говорить не буду, я только хотел бы сказать одно. У нас режим экономии понимается недостаточно хорошо. Часто товарищи понимают режим экономии как работу, которая дает непосредственно копеечку. Скажем, на заводе нужно произвести какой-нибудь расход. И вот смотрят, нельзя ли тут сэкономить. Конечно, это правильно, но, товарищи, режим экономии надо понимать гораздо шире. Вы меня уж извините за те горькие слова, которые я скажу дальше. Под режим экономии, безусловно, надо подвести, — а, по-моему, об этом мало говорят и пишут, — борьбу со всем этим проклятым бюрократизмом. Мы это дело приняли как будто бы к исполнению, но что мы его не исполнили — в этом нет сомнения; что мы эти заветы не выполнили — об этом никто спорить не имеет права. Чему учил Ленин? Прочитайте его огненные слова, они должны обжигать совесть каждого коммуниста. Он говорил, что наше пролетарское государство надо организовать так, чтобы весь аппарат был как можно более дешев, как можно более прост, как можно более доступен для всякого трудящегося. Вот три основные требования, которые он предъявил нашему государству.

Разберем по совести, что представляем мы собой, что представляет собой вся наша государственная машина: правительственный аппарат, хозяйственный и прочие, которые у нас имеются. Если говорить по совести, — а тут мы люди свои и втирать очки друг другу нет необходимости, — то нужно сказать прямо: наше несчастье, наше коммунистическое несчастье, особенно ответственных людей, заключается в том, что мы перестали чувствовать ту государственную сложную бюрократическую махину, которую мы вырастили за 8 лет. И действительно, когда попадаешь в среду не совсем подходящую, то в первый день чувствуешь себя несколько неловко, но проходит неделька, месяц, смотришь — попривык и думаешь, что так и должно быть. Вот и теперь мы думаем, что так и должно быть, а давайте проделаем для опыта такую махинацию: возьмем любого из нас, скажем, меня, почтенного человека, обратим в беспартийное состояние, сделаем просто гражданином, дадим в руки какую-нибудь бумагу, ходатайство по какому-нибудь законному делу, по самому простому вопросу, и скажем ему: «Иди и ходатайствуй». И вот, товарищи, я ручаюсь своей головой, что Амундсен, вылетевший вчера на Северный полюс, скорее откроет полюс, который он обещался найти, найдет и благополучно вернется, чем мы добьемся толку с этой бумагой. (Смех.) Это факт, подлинный факт, и над этим следует подумать — и вот почему: у нас членов партии больше миллиона, комсомольцев — 2 миллиона, в общем семья в 3 миллиона, а всего у нас народу живет 150 миллионов. Построить социалистическое государство мы, 3 миллиона, не сможем, нам нужно включить в эту государственную работу всю эту громаду, без этого никакого социализма и коммунизма нам не увидеть, это вы знаете из того, что писал Ильич. Это верно, а раз это верно, то верно и другое. Когда кто-нибудь из вас, комсомольцев, носящих комсомольский значок, приходит в учреждение, к совбарышне, то она, увидев, что это комсомолец или комсомолка, иначе к вам относится, разговор другой, маленько вас боится: «Это такой народ, с которым только свяжись — греха не обобраться». Если приходит партийный человек, скажем, я — почтенная особа, секретарь губкома, то дело идет еще лучше на лад — все стоят, руки по швам, в два счета можно добиться чего угодно. А когда приходит гражданин, советский работник, служащий, но беспартийный, то он будет ходить из лабиринта в лабиринт, не поймет, куда и итти. Мы расплодили столько этажей, столько учреждений, что очень сложно разобраться, куда надо по какому делу ходить, и получается бесконечное хождение. Я даже рассказываю вам еще не все. Мы испытали это на своей собственной шкуре. Если у нас дело не вышло, мы сейчас же в райком, поставим вопрос так, что только, держись. По совести говоря, так бывает. А куда пойдет гражданин? В лучшем случае он вернется, выйдет из учреждения, подойдет к дежурному милиционеру и спросит: «Не знаешь ли, дескать, как пойти в такой-то трест, в такой-то главк» и прочее. Походит, походит, плюнет и скажет: «Да ну вас ко всем чертям». О чем это говорит? Это говорит о том, что наша машина, наш аппарат слишком тяжел, слишком сложен, слишком малодоступен.

Какое отношение это имеет к режиму экономии? Самое непосредственное и нисколько не меньшее, а может быть и большее, чем простое сбережение копейки. Потому что аппарат очень сложный, работает очень медленно, колеса вертятся страшно тяжело, скрипят — и смазал бы, да не найдешь, где скрипят, где надо смазать, потому что столько деталей, подшипник на подшипнике, и какого механика ни посади, все равно ничего не выйдет до тех пор, пока мы не упростим эту машину. Чтобы вы отчетливо поняли, я приведу вам пример из области промышленной практики и на этом примере покажу, к чему приводит эта бюрократическая система.

Я был на пленуме Московско-Нарвского райкома и слышал там, что на «Треугольнике» отчетность измеряется 28 пудами бумаги. Вот теперь и дайте самому бойкому из вас, даже целой комиссии, эти 28 пудов. Попробуйте поднять их — тяжеловато, а как разобраться, что написано в этих 28 пудах? Ведь это все надо прочитать. Очень ошибаются те, кто говорит, будто все равно эти отчеты никто не читает. Если бы не читали, я бы сказал: ну, пропали 28 пудов бумаги. Но в том-то и дело, что читают, в этом-то весь вопрос. Там все размежевано: здесь калоши, здесь шины, здесь то-то, здесь это. И все это будет сосчитано. Будут эти чудаки сидеть над счетами, будут все высчитывать, выкладывать. И пусть бы они считали, и на это можно согласиться, но ведь они считают и наш хлеб кушают и наши советские ставочки глотают, да еще и по приличному разряду, да еще и всякие другие требования предъявляют. И пока они все это высчитают, пока они эти ставочки используют, да пока эти 28 пудов придут с выводами обратно на «Треугольник», оказывается, что все это сделано впустую. Вот это и есть бюрократизм, самый безобразный, самый бесшабашный, самый отчаянный бюрократизм. Спросите любого хозяйственника, как он ходит с разными своими проектами, с разными своими планами по плановым органам и как они там проводятся. Действительно, иной раз легче достать снежок будущей зимы, чем получить во-время утверждение планов и ходатайств.