Александр Стрыгин - Расплата

- Да ведь тебя бандиты к себе затянут в лесу-то. Там и без тебя дезертиров как грибов поганых. Тогда прокляну анчутку, - пообещала Настя.

- Мне ни красные, ни зеленые не нужны, - насупившись, отрезал Кульков. - Мне нужен дом да ты в ём и ничего больше. Пойдем, проводишь за реку. Лопатку понесешь, мне неудобно. Я с топором пойду.

- Это зачем же лопатку-то? - уже мягче спросила Настя.

- Землянку вырою с накатом. Греться ко мне будешь ходить, осклабился он и озорно схватил за плечо.

- Могилу себе выроешь, Ванька, попомни мое слово. Поди лучше признайся да вернись в войско. Мол, соскучился по бабе, повидался, а теперь сам пришел.

- Ну, хватит, Настёнка, скулить-то. Сам знаю, что делаю. Пойдем. Все образуется.

Три дня, прячась в кустах при малейшем шорохе, Иван копал землянку. Для наката нужно было найти дубочков. Иван углубился в лес и наткнулся на дозор бандитов.

- Эй, старик! - крикнул Ивану дозорный. - Ты чего тут?

Иван обрадовался, что его приняли за старика, сгорбился нарочно и, изменив голос, прохрипел:

- Дубочков на погребок хочу срубить.

- Проваливай, а то кол вобьем... Люди, как мухи, мрут с голоду, а он: "Погребок"! Неси барана - сами тебе нарубим.

Ивану показался голос знакомым. Знать, падовские все тут. Он торопливо закостылял назад.

Нарубил молодых осинок, покрыл кое-как яму. Листвой и дерном застелил землю так аккуратно, что вблизи не заметишь ни лаза, ни вскопанной земли. На это он был мастер. На дно ямы насыпал сухой листвы, постелил рядно.

Настя приносила ему еду через день. Сколько ни уговаривал он ее влезть в яму, посмотреть, как там хорошо, - она осталась неумолимой. Грустно смотрела на бородатого человека, ставшего ей совсем-совсем чужим...

Он замечал ее тоску, придирался:

- Небось хахаля нашла! Через два дня стала ходить. С голоду уморить хочешь?

- За мной уж и так следят. Куда, говорят, ты так часто за речку ходишь? Соню, говорю, хожу проведывать. Она ведь за Карася замуж вышла. Слыхал?

- Да ну?

- Вот те и ну. В лесу теперь живут, на кордоне.

- Видалась ты с ней?

- Приходила раз... Зимой еще. Напились мы с ней от горюшка... От тебя еще и писем не было.

- Ну и что она?

- Молчит и пьет. Пьет и молчит. Только и сказала: все равно пропащая - уж лучше с одним. А к тебе, говорит, буду заходить и, коль что Карась плохого задумает против твоих родных, предупреждать буду.

- Не лезь в эти дела, - буркнул Иван, дожевывая грудку каши. Нечего с ней путаться, коль пропащая. Слышишь?

- Слышу, да не слухаюсь. Она страдалица, а не пропащая.

Иван молча погрозил кулаком, собрал узелок и опустил в яму.

- Ну, иди. А то вот сучки трещат... Не заметил бы кто.

Кое-когда, не предупредив Настю, он являлся ночью домой. Обходил все свои постройки, чуланчики, проверял тайники; Настя ходила за ним, как тень, освещая свечкой ему дорогу. О, как она ненавидела его и... жалела! Когда он уходил, она долго и безутешно рыдала, кусая подушку, но выхода не видела из своей пустой, никому не нужной жизни.

Так длилось до уборки.

Однажды Настя принесла ему буханку хлеба и сердито сказала:

- Вот на неделю. В поле уезжаю. Как хочешь тут. Если б ты не в бегах был, мне как красноармейской семье Совет помощь оказал бы, а теперь наймаю. Кубышку твою открыла.

- Ы-ы... - простонал Иван, закачавшись всем телом, словно его кто ударил под сердце.

- Сам косить пойду. Не наймай, - вскочил он с земли.

- А вчера из сельсовета агент заезжал. Про тебя спрашивал. Бумажка пришла из Тамбова. Тебе не косить идти надо, а с повинной в Совет.

Иван дернул себя за бороду, скрючился, застонал.

Настя повернулась и пошла прочь, не попрощавшись.

А через день утром в поле прибежал подпасок Кирюха Тычков.

- Настёнка! Ивана твово бык задавил!

Настя так и осела на сноп.

- Мы погнали к мелколесью, там сейчас травы-то больше. Слышим, бык взревел страшно. Подбегли, а он провалился в землянку. Оттуля, из низу, человек пищит придавленный. Спал, знать, не слыхал. Мы быка подважили кое-как бревном, выручили, а человек-то уж помер. Ему бык ногами грудь и живот раздавил. Вынули, глядим - старик, а вгляделись - Иван твой.

Настя даже не заплакала. Горя много, а слез нет. Бледная, дрожащая от страха, встала, попросила Кирюху запрячь лошадь, которая мирно жевала колосья у дороги, не подозревая, что придется ей везти в последний путь своего хозяина.

Схоронила Настя Ивана и затосковала. Даже полоску свою убирать не стала, отдала исполу соседу. Знала, что еще на целый год хватит ей зерна, напрятанного Иваном в многочисленных тайниках.

Молилась и плакала...

Только тосковала она не о муже. Не могла себе простить, что не попрощалась тогда с ним, грубо обошлась - знать, бог наказал их обоих, что жили не по-христиански, от людей прятали добро.

И Настя стала раздавать все накопленное Иваном - родственникам, близким. А потом - и совсем чужим людям.

Однажды она пришла в Совет и сказала:

- Я отдаю голодающим пять мешков зерна. Пришлите подводу.

Председатель сельсовета вытаращил на нее глаза, знать, подумал, что сошла баба с ума после смерти мужа.

- Этот хлеб муж прятал, а я отдаю его. Пришлите подводу.

Уже открывая дверь, Настя услышала шепот секретаря: "Это сестра Ревякина".

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Мимо скудных, выгоревших от засухи ржищ, по пышущей августовским зноем дороге быстро проскакал конный отряд, за ним следом промчалась тройка, впряженная в тачанку. Потом потянулась конница в пестрой одежде и с пестрыми подушками вместо седел.

Это Антонов со своей дружиной объезжал села, которые на сходках, проведенных Плужниковым, присоединились к "Союзу трудового крестьянства". Это был парад, после которого в каждом селе выносились "приговоры" с требованием созыва Учредительного собрания и осуждением советской власти. А к арьергарду пестрой конницы подстраивались добровольцы, у которых нашлись и лишняя лошадка, и спрятанный под стрехой обрез.

Антонов сам зачитывал на сходках обращение нового председателя Губисполкома Шлихтера о продразверстке и издевательски комментировал каждый пункт. Потом, насмешливо улыбаясь, спрашивал сход: "Ну так как же, мужички, урожай у вас богатый - отдадим последний хлебец Советам?"

Мужики оглядывались на "дружину", окружившую их, и нехотя отвечали: "Да чего там баить-то! Одной лычкой связались..."

И Антонов радостный ехал дальше.

А тем временем мелкие отряды по указанию антоновского палача Германа громили сельские и волостные Советы, убивали, грабили, жгли.

Часто под видом продотряда они собирали сельских активистов и всех уничтожали где-нибудь за селом, подальше от глаз народа.

В Иноковку поехал сам Токмаков, чтобы отомстить за сожженный дом, за арест жены, за свой испуг во время пасхальной облавы.