Александр Стрыгин - Расплата

А Панька уже ворвался в первый дом села и хриплым от бега голосом крикнул:

- А ну кто тут который? - Он и сам не знает, как всплыли в памяти эти отчаянные слова Петьки Куркова, но он их произнес именно так, как должен был бы произнести Петька, - сурово, беспощадно, героически.

Плешивенький мужичонка упал на колени, снял шапку и заплакал:

- У меня вороного мерина взяли бандюки проклятые, а серка паршивого мне бросили, поскакали они на Кензари край речки. Догони, солдатик, отбей у них мово вороного. Такого век не наживу. Без него я с тоски подохну!

Панька с досадой махнул рукой и выскочил из дома...

Ивановский конесовхоз горел, подожженный снарядами. Несколько часов длился бой. Латышские стрелки под командованием беззаветно храброго Альтова подоспели вовремя. Они ударили бандитам в тыл, и те от неожиданности стали разбегаться куда попало, бросая все, что тащили с собой в обозе.

Было там и несколько подвод, груженных сахаром. Этот сахар Богуславский награбил на Покровском заводе; мечтал попутно воспользоваться лошадьми в Ивановке. Да не удалось...

На другой день, 6 ноября, Маркин доложил Тамбовскому военному совету о ходе операции и результатах боев. Свыше ста убитых бандитов и более двухсот раненых, много трофеев. Отличились в боях многие командиры и красноармейцы... В списке отличившихся были имена и супругов комсомольцев Олесиных.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Когда Сидор привез Митрофана в Воронцовский лес, тот опешил, увидев, как привольно живут в лесной тиши люди... Неподалеку от землянок стоят коровы, которых доит какой-то бородатый толстяк. Тушу барана разрубают и бросают куски в большой котел, похожий на церковный колокол.

В костер подкладывает сухой валежник красивая женщина в красных галифе.

Всмотрелся - Соня! Макарова дочка! Зачем она здесь? Неужели не боится?

- Ты смотри, - предостерег Сидор. - Она теперь Карасева краля. Самогонку пьет чище мужика.

У штабной землянки сидел часовой, дымя самосадом.

- Сам где? - спросил Сидор у часового.

- Дрыхнет. День ангела справляли, перебрали малость.

Сидор подвел Митрофана к костру, рассказал Соне, кого привел в отряд.

Соня придирчиво осмотрела мешковатую фигуру Митрофана, улыбнулась.

- Гвардеец? - спросила у Сидора.

- Трус первейший, а не гвардеец. Отец тележного скрипа боялся, а этот и сам себя боится.

- Это правда? - Соня ласково посмотрела на Митрофана.

- Правда, - опустив голову, сказал он. - Я трус. Из-за этого меня даже убивали. Дядя Сидор спас.

Сидор рассказал все, как было. Соня слушала, поправляя в костре угли под котлом.

- Оставь мне его помощником, дядя Сидор, - попросила она.

- А что ж... К строю совсем непригодный. Бери на кухню. Только служить он и мне будет! Идет?

- Твой он и будет, не беспокойся, - с улыбкой подтвердила Соня.

И началась у Митрофана лесная привольная жизнь. Лишь тоска по оставленной в беде старухе матери омрачала его дни, но Соня эту тоску заслонила собою.

Случилось так, что весь отряд ускакал на митинг в Большую Липовицу, куда приехал антоновский оратор Ишин.

Кроме охраны, никого не было. Соня позвала Митрофана в мелколесье за валежником, да так и прилипла сама к нему, будто любила всю жизнь. От ее горячих поцелуев совсем ошалел Митрофан, даже не замечал винного противного перегара.

Боязливо держа ее в объятьях, он дрожащим голосом тянул:

- Боюсь я, Соня, убьет меня твой...

- Да кто же узнает-то? Глупый. Одна я да мря тоска... Разве я скажу? Ну?..

Это нетерпеливое "ну" сразило Митрофана.

Так и стали они ходить за валежником вместе. Ни у кого даже и подозрения не было, что такой "тюфяк" может увлечь "королевну".

И сам Митрофан, уже привыкший и полюбивший Соню преданной бескорыстной любовью, не мог понять, для чего она связалась с ним, когда в отряде столько удалых красивых парней, готовых ради нее на все.

Да и откуда было знать ему, что Соня искала в нем Василия, который в ласках был такой же вот сдержанный, тихий и робкий, а ее бурная натура только и могла любить стыдливого, тихого мужчину, которому она как бы заменяла и любовницу, и подругу, и мать. Соня даже пить стала меньше, и лицо ее похорошело от внутреннего ласкового света.

Так бывает - отгорели и почернели уже дрова, упавшие одиноко от костра, но поверни их другой стороной к горячим углям, они вспыхнут и осветят вновь твое лицо.

Соня не хотела верить своему тихому счастью, не хотела обманывать Митрофана...

Однажды она вдруг сказала ему:

- А ты знаешь, что я пропащая?

- Как это - пропащая?

- Казаки меня насиловали во рже...

- А меня чуть до смерти не убили, - с наивным сочувствием ответил Митрофан. И больше ничего не сказал. Соня поняла, что в его нетронутой душе нет других чувств, кроме добра к людям и жалости к чужому горю, и она еще больше привязалась к нему. Прижималась к его груди и, зажмурив глаза, гладила его волосы, вспоминая свои самые счастливые часы с Василием.

Как-то осенью Митрофан случайно подслушал разговор Сидора с часовым.

Сидор только что вернулся из рейда, был легко ранен в руку. С бешеной злобой он рассказывал, как расправился с Аграфеной и ее внуком за Паньку, убившего Псёнка и убежавшего из-под расстрела вместе с Сенькой.

У Митрофана поднялись волосы дыбом.

Вон она какая, лесная тихая жизнь-то! Для него она только тихая. Совеем недавно кормил он кашей с бараниной и Псёнка и Сеньку, а теперь Псёнка нет в живых, а Сенька у красных. Митрофан никак не мог себе представить, как это Панька мог убежать из-под расстрела, он представился ему богатырем, хотя Митрофан помнил Паньку щуплым, неприметным парнем.

А Сидора Митрофан стал еще больше бояться - у него не укладывалось в голове, как мог застрелить маленького ребенка и женщину человек, который его, Митрофана, спас от смерти, подняв никому не нужного на дороге.

Соня долго плакала, узнав от Митрофана, что случилось в Кривуше.

Карась перевел отряд к кордону, Соня теперь реже встречалась с Митрофаном, да и он как-то стал сторониться ее, - видно, далеко зашло его чувство к ней и проснулась в нем беспокойная ревность. Она заметила, что Митрофан стал чаще бриться, раздобыл у кого-то красивую кожанку. Даже походка его стала энергичной и твердой.

Близились холода...

Однажды Митрофан зашел на кордон, постучался к Соне в горницу.

Она вышла неубранная, пахнущая постелью и самогоном и кинулась было к нему на шею. Митрофан осторожно снял ее руки с плеч и грустно сказал:

- Муж твой сейчас придет. Теперь нас всех в полк. Он командиром будет, Сидор помощником, а я у них связной. Коня уже дали с седлом. Кончилась моя покойная жизнь. Чует мое сердце, Соня, не встретимся больше. Погибну я. Прощай! В Каменку едем нынче.