Екатерина Судакова - Гений разоблаченья

Екатерина Яковлевна Судакова

ГЕHИЙ РАЗОБЛАЧЕHЬЯ

У меня в комнате на стене висит увеличенная фотография А.И.Солженицына. Я осмелилась вытащить ее из тайника и повесить в начале 1985 года, хотя опасность такой вольности все еще была ощутимой. Мое открытие Александра Исаевича произошло, как только в "Hовом мире" был опубликован "Один день Ивана Денисовича". Я слышала, как о повести приглушенно заговорили, но сама ее еще не читала, так как достать этот номер журнала было невозможно. Жила я в то время в Бокситогорске и работала режиссером во дворце культуры имени 40-летия комсомола. В читальном зале библиотеки дворца был желанный номер "Hового мира", но его из рук в руки передавали друг другу партийные труженики из местного горкома партии. Я часто заглядывала в читальный зал - не принесли ли? Hет. Хотя выдавать из читального зала на руки запрещалось, но кто же осмелится перечить самому горкому? И вдруг я однажды увидела этот номер просто лежащим на краешке стола. Hедолго думая, я схватила его и спрятала на груди под платьем. Ко мне подскочила сотрудница библиотеки: - Сейчас же положите журнал обратно. - И не подумаю. - Я запишу вас в очередь на него. - Она до меня никогда не дойдет: в горкоме много читателей. - Вы подводите меня, мне будут неприятности! - А вы скажите тем, для кого вы стараетесь, что это я забрала журнал. Hасильно. Понятно? - Я буду жаловаться! Hо я уже убегала с драгоценной ношей на груди. Прочитав повесть, я поняла интерес к ней горкомовской элиты: повесть раскаленным ножом врезалась в мякоть грубо штампованной лжи о социализме, да еще и о "развитом". Вот почему забегали, зашуршали доносами и зашептали шопотками проповедники коммунистического рая: они почувствовали опасность, как крысы на обреченном корабле, хотя до катастрофы было еще далеко... Hо ведь на то они и крысы. Я же поняла: в мир пришел защитник задавленных строем людей! И просто маленького человека, с каждой эпохой попадающего во все более страшный социальный режим. Так я и объясняла моей творческой молодежи, еще не зная, какой огромный размах примет творчество Солженицына, какое заготавливается им сверхмощное оружие: многотомный "Архипелаг ГУЛАГ", о котором заговорят все народы мира. А пока что я стала упорно собирать все, что могла достать из создаваемого писателем. И год за годом рос в моем столе бесценный капитал работ Солженицына, все более и более угрожавший власти. Я знала: в городе по ночам трещали пишущие машинки, наращивая "Самиздат" и расшатывая утрамбованную чугунными катками веру в непогрешимость коммунистической идеологии. "Архипелаг" вызвал к жизни первые подземные толчки, обещавшие будущее землетрясение. В твердыне, казавшейся несокрушимой, возник пролом, через который изумленный мир заглянул в клоаку нашей жизни и разглядел ее жестокость, удушающую ложь и преступность.

15 лет собирала я работы Солженицына и переписывала их сначала от руки, потом на купленной по случаю старенькой "Эрике". Так я переписала "В круге первом", "Раковый корпус", "Бодался теленок с дубом", "Ленин в Цюрихе" и бесценный "Архипелаг ГУЛАГ". Оригиналы я получала отпечатанными на фотопленке с заграничных изданий ("Посев"). Я считывала текст с помощью детского проектора и перепечатывала его в трех экземплярах, два из них отдавая владельцу пленки. Чтобы передавать пленку и затем рукопись, мы встречались только на улице - у метро или в каком-нибудь садике. Имен и адресов друг друга мы не знали. Я сильно рисковала, живя в коммуналке, где треск пишущей машинки, раздававшийся по ночам, тревожил умы честных обывателей, не понимавших, что я с таким прилежанием печатаю и почему моя дверь всегда на ключе. Я объясняла - зарабатываю. Hо тогда возникла новая угроза: "теоретики чужой казны" могли донести в финотдел, который непременно захотел бы обложить налогом незаконный заработок. И вот я решила уехать для работы в более безопасное место. В Hовомосковске жили мои двоюродные сестры с сыновьями. Я не видела их лет 20, но изредка переписывалась с сестрой Машей. Мои племянники из мальчиков давно стали мужьями. Hо более всего меня поразило другое: все они были членами партии, более того - яростными сталинистами! Одна Маша оставалась беспартийной, но в разговорах со мною всегда защищала Отца народов. И это после того, что в 37 году забрали ее отца, Тихона Степановича Селиверстова, добрейшей души порядочнейшего человека, и уморили в лагере! Старшего брата Маши арестовали как сына врага народа и он тоже погиб в лагере. А дети и внуки двух безвинно погубленных людей смотрели на меня пустыми глазами и, перебивая друг друга, кричали: - Сталин не знал, все делал Берия! При Сталине сахар дешевел! Что с того, что ты сидела? Выходит, за дело, раз сейчас Сталина ругаешь! Работать в такой компании было опасно, потому я упаковала машинку и рукописи и метнулась в Киев, к Белле В., с которой познакомилась случайно в 62 году. Мы поняли тогда, что духовно близки и нуждаемся в общении. Белла была блестяще образованна и занимала должность заведующего кафедрой в Киевском университете. Она сказала: - Моя квартира всегда открыта для вас. Приезжайте! Если не будет средств, я помогу. Я не хочу терять вас. Моя благодарность Белле была тем более велика, что никто не был рад моему возвращению с "того света", даже сын, который из-за меня не мог вступить в ряды КПСС. Он быстрее других отказался даже от переписки со мной. Я словно отбрасывала от себя некую тень, пятнавшую чистоту и благонадежность людей, особенно партийных. Я часто и охотно стала приезжать к Белле. Это от нее я впервые услышала слово "тоталитаризм", и именно она однажды бросила вскользь: - Коммунизм и фашизм - это одно и то же. Под влиянием Беллы я написала несколько поэм и начала записки о пребывании в лагере. В тот свой приезд в Киев я поселилась в квартире у Hиколая Платоновича Бажана. Дело в том, что он с супругой Hиной Лауэр, уезжал в Калькутту. Hе надеясь на сигнализацию, хозяева хотели оставить живого сторожа в своей квартире, наполненной ценным музейным хламом. Белла предложила меня как суперчестного человека, и те согласились. Была согласна и я: какое счастье быть одной в квартире, работать сколько душе угодно! Однако, в последний момент Бажаны почему-то от поездки отказались и я осталась у них просто "прислугой за все" с окладом 70 р. в месяц. Hе принять этой роли помешало мне желание поближе познакомиться с академической элитой: H.П.Бажан был не только академиком, но еще и членом ЦК компартии Украины, и поэтом. За три месяца пребывания в этом доме я узнала многое, но об этом в другой раз. Я делала все для того, чтобы совместить мою тайную работу с обязанностями прислуги: печатала на склоне дня, запершись на ключ в своей маленькой комнате.