Андрей Богданов - Царевна Софья и Пётр. Драма Софии

Иметь придворную должность или быть официально представленным двору было для француза и дворянина высочайшей заслугой и наградой. Конечно, Нёвилль рассказывал в Польше, что был этой награды удостоен. В Варшаве и Кракове уже по крайней мере сто лет было полно французов, которые разными способами, иногда весьма удачно, пристраивались к не слишком влиятельному (прежде всего в своей стране), но по западным меркам небедному королевскому двору. Однако они ощущали себя глубоко обделёнными по сравнению с обитателями скучного, однообразно и без всякой выдумки построенного из серого камня Версаля, где не было (в отличие от дворцов Центральной и Восточной Европы) даже туалетов, где из каминов текла вода, а зимой стоял промозглый холод и густой туман от дыма и испарений грязных тел.

Быть официально вблизи гнилозубого, страдающего несварением желудка и фурункулёзом (ещё бы, если помыться, по суровому предписанию врачей, раз в жизни — не считая мытья при рождении и после кончины) «короля-солнце» — вот что француз, считающий себя дворянином, почитал за высшее счастье {58} 58 Подробнее: Ленотр, Жорж. Повседневная жизнь Версаля при королях. М., 2003. . Нёвилль вызывал живую, неподдельную зависть, рассказывая, что был метрдотелем брата короля и даже получил привилегию стать камер-юнкером самого «солнца». При этом он не был стеснён в деньгах, проматывая, по его словам, отцовское наследство.

Как же наш герой мотивировал своё удаление из «центра цивилизации», да ещё столь далеко на восток? Разумеется, поручением, подобным тому, какого он добивался от польского короля через королеву и её отца. Об этом рассказывает в своих «Польских анекдотах», изданных в Париже в 1699 г., другой французский искатель приключений, Франсуа Далерак, который долго жил в Речи Посполитой: «В Польше находился уже тринадцать или четырнадцать лет французский дворянин по имени ла Нёфвилль. Он был послан к нескольким иностранным дворам, где заставлял видеть в себе не просто курьера, а человека с достоинством».

Именно Далерак поведал, что Нёвилль имел должность метрдотеля и даже камер-юнкера «короля-солнце». Временами завидуя и стараясь опорочить «успехи» Нёвилля в области пускания иноземцам пыли в глаза, Далерак признаёт за ним соответствующие качества: «Он был достаточно образован и воспитан, знал свет, дворы, церемониал и интересы монархов, которые специально изучал… Всю свою жизнь он провёл в подобных поручениях, как из-за удовольствия видеть своё имя в газетах, так и из-за того, чтобы путешествовать с титулом, вовсе не думая ни о чём основательно и легко отдавая отцовское наследство на эти возмутительные траты».

Слова «всю свою жизнь» Далерак написал не зря. В 1699 г., когда вышла книга Нёвилля, знаменитый математик Лейбниц, которому тот пересылал из Парижа книги, пишет, что он «уже умер». Но когда и как Нёвилль начал свою карьеру «не просто курьера, а человека с достоинством»? Обходительный француз, вероятно, склонен был рассказывать о таинственных «поручениях», удаливших его (конечно, по важным государственным делам!) из версальского «рая», и для знающих людей его мотивы выглядели бы достоверно.

Если допустить, что де ла Нёвилль действительно принадлежал к приличной дворянской семье из Бове и попал на службу ко двору «короля-солнце», то провинциальный «дворянин шпаги» сделал это в крайне неудачное для авантюристов время. Стареющий Людовик XIV «скучал», а после тайного брака с Франсуазой де Ментенон (в 1684 или 1685 г.) всё глубже погружался в религиозное благочестие. Настолько, что издал указ о запрете адюльтера (мемуары мадам де Монморанси)!

Согласно мемуарам Данжо сам король и его двор работали как часы [6] «С десяти до половины первого король запирался и работал со своими министрами. После мессы, которая заканчивалась в два часа, он шел к мадам де Монтеспан и оставался у неё до обеда, затем входил на минутку к Мадам дофине, работал один или же выходил гулять. Вечером, в семь или восемь часов, он шел к мадам де Ментенон, выходил от неё в десять, чтобы поужинать, возвращался к мадам де Монтеспан и оставался там до полуночи, играл со своими собаками, давая им пирожные, и ложился обычно в промежутке от полуночи до часа ночи». . Даже обыкновенные при любом дворе сплетни не приветствовались. Вместо пышных балов и увеселений придворные вынуждены были делать постные лица. Скука была смертная. Бежать от неё было некуда. На любой государственной службе Франции времена бесшабашных мушкетёров прошли. Финансы после смерти Кольбера (1683) трещали по швам, но порядок в интендантстве был железный. Как со смешанными чувствами констатировал французский академик Камилл Руссе, «дисциплина была абсолютной как в дипломатии, так и в армии Людовика XIV» {59} 59 Rousset С. Histoire de Louvois et de son administration politique et militaire. T. III. Paris, 1891. P. 189. .

Даже зверства, совершавшиеся после отмены королём Нантского эдикта (1685) во время «драгонад» против протестантов, творились по приказу, с полным соблюдением дисциплины. Её путы ослаблялись для французского чиновника лишь за границей. Но предположить, что такой человек, как Нёвилль, мог получить дипломатическое поручение Людовика XIV, совершенно невозможно (и он, по отсутствию такого имени в документах, его не получал). Не мог он стать и тайным курьером, поскольку секретная корреспонденция Франции перевозилась под дипломатическим прикрытием. А оно у Нёвилля отсутствовало!

Остаётся предположить, что карьеру «не просто курьера, а человека с достоинством» неясного звания француз пытался начать именно в Речи Посполитой (возможно, после безуспешных скитаний по попутным мелким и мельчайшим германским дворам). «Надеясь получить подобное поручение от польского короля, — пишет Далерак, — он прибыл к этому двору, где он был хорошо знаком маркизу д'Аркьену, отцу королевы. Он встретил противодействие своим планам со стороны маркиза де Бетюна, который, зная образ мыслей этого дворянина, иногда говорившего без оглядки и осторожности обо всём на свете и даже о монархах, мешал, насколько мог, польскому королю использовать де ла Нёфвилля, справедливо опасаясь, что дурной пример может скомпрометировать имя и славу его величества. В то же время, благодаря просьбам и докучливости маркиза д'Аркьена, он получил поручение, для которого взялся произвести все необходимые расходы».

Вполне возможно, что «хорошее знакомство» с тестем польского короля Яна III Собеского было заведено общительным Нёвиллем уже в Речи Посполитой, где старый вельможа (как и его дочь) скучали без свежих сплетен о Версале. Страна была погружена в славно начавшуюся победой под Веной тяжкую войну с турками и остро нуждалась во всех опытных воинах, особенно командирах низшего и среднего звена. Но французского дворянина, каким представлял себя Нёвилль, воинские подвиги и слава не манили. Не мечтал он и о дипломатических битвах. Всё, чего он добивался, — это статуса посланника, которым можно щеголять, если не с триумфом вернувшись во Францию (как он поначалу мечтал), то в любом другом месте Европы. Уж тогда-то, с его ловко подвешенным языком и тугим кошельком, Нёвилль сможет выставить себя значительной персоной!