Лев Исаков - Русская война: дилемма Кутузова-Сталина

Через три недели, оскорбленный, в честном возмущении против Главнокомандующего, тот покинет Армию, уедет в Эстляндию – чем он мог помешать Кутузову?

– Зависть? – его слава неизмеримо выше, она уже стала истерично-уличной…

– Опасение подвохов, интриг? Смешно! – в отстранении чести, происхождения, взглядов он был выше и далече всего этого… Ермолова, конспирировавшего против всех начальников, главу-вдохновителя «русской партии», терпел и поднимал – Барклая-де-Толли, вне партий, выжил.

Прямые соображения: его возраст, состояние здоровья, нечаемые случайности войны требовали дельного заместителя-восприемника и кроме как Барклая искать было вроде бы некого, ведь сам, сам доверил ему строить войска вечером 26 (7) на Бородинском поле – почему-то держал посредственно-жесткого наемника-кондотьера Бенигсена, то удалял, то приближал, но его…

Два Михаила – они были едва ли не олицетворением двух сторон звонкой петровской медали:

– один стройно-легкий, ясноглазый, высокодумный просветитель-европеец, тот же Гордон, Боур, Брюс, что в отграничении своего рыцарства был исторгнут голландско-селедочной, англо-суконной Европой, и в неприкаянности стал воистину русским, благодарным принявшему его берегу, как и Грейг, Макензи, Де-Рибас – но теперь поседевший, переживший целый век, поднявшийся в чинах;

– другой все тот же, прорастающий через камзолы, кружева, перчатки и пудру, кряж-боярин, перекрученный, свилемысленный, стелящийся в непроглядной тьме чудовищным переплетением корней, тот же Толстой, Стрешнев, Шереметев, Ромодановский.

Почему они разошлись, один исполненный лишь соображений долга и чести, и другой, привычный ладится ко всему и всякому, коли это для пользы дела

– Обсидишься, так и шило кобыла! – …?

Не потому ли, что недостатками становились уже достоинства Михаила Богдановича: охлажденный ум, человеколюбие, прямота и независимость от кого бы то ни было и чего бы то ни было. В Бородино он еще видит борьбу за Москву, когда это уже было нечто другое, вход в Тарутинскую удавку, а Москва на ней узел-приманка и должна она быть богатая, пышная, жирная, всем что есть… Умолчал бы он императору о своей страшной догадке, что успокаиваемая, утешаемая Москва уже обречена, как тот агнец, которого украшают лентами и цветами и рядом ложат нож…

Что-то такое начинал чувствовать Ф. Ростопчин, и на всякий случай тайно отправил священные сосуды и коронные драгоценности из Москвы, и прямо в том обвинит Кутузова, когда после освобождения столицы в каких-то французских бумажках проглядит другую цифру их потерь при Бородино – 57,5 тысяч, что значило необоснованность ее сдачи по итогам сражения. – Кстати, тоже им удаленный подчеркнутым пренебрежением в Филях и Тарутино, почти оклеветанный обвинением в гибели русских раненых в Москве, там будто бы брошенных… Вот куда только деть те 5 тысяч повозок с 15 тыс. увечных воинов, что через 4 дня войдут в Рязань – их видел весь город; еще 4,5 тыс. отправили во Владимир, в Москве осталось 3,5 тыс нетранспортабельных, с врачами, в одном месте, и все это сделал Ростопчин за 36 часов от конца военного совета в Филях до вступления французов в Москву, Ростопчин, которым последующие историки определенно пренебрегают, а следовало бы обратить больше внимания на свидетельства человека, числившегося в тройке умнейших деятелей Павловского времени – А. Суворов, М. Кутузов, Ф. Ростопчин, выразительная компания, не правда ли?

Но только ли чувствовали? Приблизительно с 17–18 числа не менее двух десятков записочек, письмишек, посланьиц приходят на Москву к близко– знакомым Михаила Илларионовича с настоятельными советами удалиться до Владимира, Твери Рязани, писаные преимущественно его зятем Кудашёвым.

И кому посылались эти столь неслыханно-неосторожные для его души-омута записки, Излюбленным людям или Шире– в делах службы у М.И. не было друзей, родственников и чувств… А не запускался ли этим тот механизм, когда ничего не объявлено, а все что-то знают, и которым он так превосходно умел пользоваться… Все ли умолчат о том, что писано «по секрету»?? И никто не приметил соседских сборов???…Мы не китайцы, которые встретившись начинают обсуждать дела знакомых – о нет! – повстречавшись, мы говорим о том «что слышно».! Ведь необычен был великий московский исход, когда никому не сказано, а все готовы – и Ф. Ростопчин уже решил про себя, что вывезет он из Злотоглавой в первую очередь не порох, пушки, церковное серебро, а пожарный наряд… А и неплохо знал М.И. своё племя!

Но так же как Бородино ложило начало Тарутину, так Тарутино – это начало чего-то другого, поглощающего и его, и не восстанет ли, не разгласит этой тайны уже настороженный рыцарь-генерал?… Ермолов, еще более зоркий на хитросплетения, промолчит, будет играться любой тайной кроме бесчестных, в нем уже сейчас виден незаурядный разрастающийся политик – помогу, подсажу повыше: осмотрится, встряхнется, взлетит – Барклай-де-Толли был воин во всем значении и определенности этого слова, скажи ему идти к Смоленску – пойдет к Смоленску, на Борисов – так на Борисов, знать не знавший кутузовской войны отступать – наступать, делать – не делать, карать – щадить, пособлять – истреблять, спешить медленно и тихо мчаться, и её совершенно не принимавший.

Его война, ясная, прозрачная, понятная, на ладони сегодняшнего обозрения и потому привлекающая всех может стать помехой его войне – тёмной, тинной, тайной, далеко простёртой, может разломать ее – его надо убрать!

В Тарутино Михаил Богданович начинал мешать новому разворачиваемому замыслу – Какому? Еще большая тайна… 200 лет мы запинаемся о Бородино, а ведь это был только порожек при входе в эти последние месяцы его неостановимо разраставшейся Судьбы-Власти, Судьбы-Войны.

Выступая перед слушателями Академии Генерального Штаба Советской Армии в 1944 году, И. В. Сталин говорил «Конечно, как полководец Кутузов стоит на 2 головы выше Барклая-де-Толли» – мнение это относили к области политики и пропаганды. Не будучи душеприказчиком великого советского лидера, но всматриваясь два десятка лет в его деятельность и судьбу, замечу:

– Иосиф Сталин проходных оценок никогда не давал, даже нейтральное замечание рождалось у него в преодолении жесточайшей сверхцензуры внутреннего самоконтроля, поэтому однозначно-положительная характеристика М. И. Кутузова не скороспелка – побочный результат огромной мыслительной работы политика в тяжелейших условиях 1941 года решавшего совпадающую задачу; и с этой точки зрения сопоставлявшего свои результатам с итогами предшественника при полном понимании несравнимости эпох, основы конфликта, условий его протекания, практической направленности решений.