Игорь Богданов - Дым отечества, или Краткая история табакокурения

— Что же вы не берете сигару… сигары, право, отличные.

— Да я перед тем, как идти к вам, уже выкурил сигару, много я их не курю.

— Не надо было дома курить, — обиженно проговорил Чернышевский».

Достоевский, Чернышевский, Пантелеев — не исключение. Не курили в ту пору в Петербурге разве священнослужители и старообрядцы — в присутствии последних вообще не принято было дымить. Некоторые староверы, по свидетельству Л. Ф. Пантелеева, придерживались «кой-чего из запретов древнего благочестия; у иных это бессознательно сказывалось в некотором смущении относительно табака».

Да, наверное, не только у староверов.

В обществе же в целом отношение к табаку было весьма снисходительное, к тому же, многие считали его невинной — и безвредной — забавой. Один автор писал в 1890 году: «Приписывать табаку какое бы то ни было, вредное или полезное, влияние на болезненность и смертность, по крайней мере в европейских государствах, нет никаких оснований». Другой приводил в пользу безобидности этого увлечения такой аргумент: «Курение не доводит человека до мерзкого состояния, как вино». А профессор А. А. Соколовский в опубликованной в 1875 году книге утверждал, что «утром, натощак, сигара с кофе и стаканом воды часто способствует послаблению у людей, страдающих запорами». Надо полагать, табачные фабриканты не преминули поблагодарить профессора за хороший рецепт, а вот вспомнили ли его добрым словом страдающие запорами, о том история умалчивает. А что, интересно, сказал бы профессору его современник, автор следующего пассажа: «Хорошая сигара за чашкою кофе после тонкого, изысканного обеда принадлежит к одним из очень тонких и приятных ощущений».

Приведу тут же цитату из сочинения одного безвестного автора того времени, решительно выступавшего против табака: «Чрезмерное курение производит обмороки, притупляет чувства зрения и слуха, производит судороги, падучую болезнь и столбняк и доводит до того, что курящие едва держатся на ногах». Вот готовый текст для того, чтобы помещать его на пачках папирос! (Хотя, замечу в скобках ради восстановления справедливости, от некоторых из перечисленных недугов на заре табакокурения лечили именно табаком.) Между тем, наш автор не ограничился угрозой падучей, а еще и прибавил, что курильщика отличают «глупое выражение в лице, наклонное держание тела, нетвердая походка и отупение всех духовных отправлений. У одного из них явления дошли до совершенной потери сна и мании преследований». Но и это еще не все: «Ослабляющее действие на половое влечение табака известно было в древнее время, когда в итальянских монастырях прямо употребляли табак как поражающее средство». Выходит, табак все-таки пострашнее вина.

Мало того, герой романа И. А. Гончарова «Обрыв» считал, — а вместе с ним, надо полагать, так же считали и его реальные современники, — что «никотин очень вредно действует на легкие и на желудок: осадок делает и насильственно ускоряет пищеварение. Притом… неприятно дамам».

Шарлатанство на ниве антитабачных настроений цвело буйным цветом. Некто выпустил в Одессе в 1898 году книжонку размером с пачку сигарет и объемом в 15 страниц, на которых извещал читателей о том, что им «выпущено средство в виде обыкновенной карамели. При держании во рту ощущается как бы запах табачного дыма и вкус табака, а потом табачный дым делается противным». Изобретатель дал карамелькам незамысловатое и отнюдь не привлекательное название: «Не кури», забыв даже поставить восклицательный знак. Надо полагать, его фантазия с изобретением карамелек дала сбой, либо он в последнюю минуту засомневался в действенности или надобности своего совета.

Разумеется, производители табака подобных книг, издававшихся мизерными тиражами, не читали. Они стремились улучшить свою продукцию, дабы увеличить на нее спрос. Для повышения качества курительного табака к его низким сортам, преимущественно местного происхождения, примешивались высокие сорта привозного табака (турецкого, американского). Был широко распространен крепкий табак, например, «Жуков табак» — фабрики известного предпринимателя В. Г. Жукова, о котором дальше я расскажу подробнее. Дым от этого табака, прокисая, превращался в смрад. Курившим это нравилось, тем, кто вынужден был находиться рядом, — не очень. «Жукова», как и многие в России, курил Ф. М. Достоевский во время ссылки, в Семипалатинске, в 1854 году. Встречавшийся с ним там, А. Е. Врангель отмечал: «Но часто и это ему было не по карману, и он тогда примешивал простую махорку, от которой после каждого визита моего к нему у меня адски болела голова». Бывая у Врангеля, Достоевский курил «Бостанджогло» (тогдашняя московская табачная фирма, имевшая магазин в Петербурге; о ней дальше).

В конце XIX века было много сортов папирос: «Царские», «Сенаторские» (их упоминает И. Г. Эренбург в первом рассказе своего знаменитого цикла «Тринадцать трубок» — «высший сорт «А»-10 штук, 6 копеек»), «Баронские», «Княжеские», «Заря», «Бабочка», «Альфа», «Гадалка», «Бальные», «Народные», «Константинопольские», «Роза», «Небывалые», «Успех», «Золотая марка», «Гербовые» и др. Названия печатались вместе с фамилией фабриканта на коробочках и сопровождались рисунками — на «Гербовых» — герб России, на «Гадалке» — гадающая цыганка, на «Бабочке» — полуобнаженная девушка с бабочкой, на «Розе» — розан, на «Народных» — пляшущий мужичок.

В коробки вкладывались листочки с предсказаниями, со стихами, фальшивыми почтовыми марками иностранных государств (например, в «Золотую марку») и пр.; в коробки «Счастливых» папирос вкладывали билеты, на которые можно было взять на фабрике сотню папирос бесплатно — если, конечно, повезет. А счастливые билеты любителям табака были позарез нужны, ибо верно сказано, что курящий вредит не только своему здоровью, но и собственному финансовому благополучию.

Нередко выпуск папирос приурочивали к каким-либо событиям. Так в 1891 году во время захода в Петербург французской эскадры были выпущены папиросы «Франко-русские» и «Маренго» (название одного из кораблей этой эскадры). При открытии Закаспийской военной железной дороги в 1888 году вышли папиросы «Анненков» с портретом генерала М. Н. Анненкова, руководившего строительством этой жизненно важной для России магистрали (как в ее честь не покурить? А сколько всего было выкурено, пока ее строили целых восемь лет?). После русско-турецкой войны 1877–1878 годов были в моде папиросы «Скобелевские» — с изображением генерала М. Д. Скобелева, пользовавшегося огромной популярностью в России (достал пачку скобелевских — лишний раз на портрет отважного генерала взглянул).

Папиросы носили в серебряных, алюминиевых, никелевых, черепаховых и кожаных портсигарах, в которых помещалось от двадцати до тридцати штук. Как и табакерки, портсигары служили символами материального достатка их владельцев. Лучшие ювелирные фирмы Петер бурга — К. Фаберже, И. Е. и В. И. Морозовых — создавали подлинные шедевры, подражать которым стремились десятки менее талантливых, а то и вовсе мало талантливых мастеров. По словам мастера-композитора фирмы «К. Фаберже» Франца Петровича Бирбаума, огромную роль играли в ней «портсигарщики, то есть специалисты по изготовлению коробок, табакерок, папиросниц, дамских несессеров — вообще вещей, где шарнирам и затворкам нужно уделять особое внимание. Заграничные мастера всегда удивлялись совершенству этих наших работ. Плотность затворов была такова, что на полированной поверхности папиросницы сразу трудно было найти линию, отделяющую крышку от корпуса, а все коробки и подобные им предметы закрывались без малейшего звука».