Владимир Махнач - Империя для русских

Что свидетельствует о наступлении фазы надлома в начале XIX в.? Первый звонок – восстание декабристов. В большинстве своем декабристы могут быть причислены не просто к служилому дворянству, а к аристократии. Аристократия консервативна, она во все времена – охранительница государства, ведь для нее государство – ее собственность в гораздо большей степени, чем для монарха, не говоря уже о демократии.

Разумеется, аристократия устраивает заговоры, перевороты, меняет не только правителей, но и династии, корректирует государственное устройство. После того как Александр I третировал русских в Париже, чтобы понравиться французам, аристократия должна была бы путем заговора устранить его. Ведь ликвидировала же она, несомненно выполняя функцию национальной элиты, непригодного монарха Петра III. В мировой истории таких примеров тоже множество. Но в лице декабристов аристократия посягает на само государство, на свою собственность. Поистине, известная эпиграмма Ростопчина была уместна! Только надломом можно объяснить такую ситуацию. Никакое воспитание декабристов, никакие иноземные или даже анациональные космополитические влияния не могут объяснить, почему элита сословия принимает участие в разрушении государства, а сословие не отторгает эту часть. Государство постепенно перестает быть своим.

Рассмотрим персоналии.

Гаврила Романович Державин – крупнейший поэт, яркий культурный деятель, глава лидирующего кружка. За свою жизнь был министром у трех государей и считал для себя службу явлением не только нормальным, но и совершенно обязательным.

Следующее поколение – Николай Михайлович Карамзин. Для Карамзина государство, несомненно, свое, и все-таки он не стремится к обыденной службе, ищет службу особую и находит ее в должности историографа. Указ о вольности дворянской позволял не служить, но этические требования побуждали-таки дворянина искать службы, хотя бы ненадолго. А то можно было и невесты не приискать!

Александр Сергеевич Пушкин служить вообще не любил, не умел, чиновником был плохим, и все-таки государство – это его государство. Правда, ощущает он это только в напряженные моменты, когда государству что-то угрожает. Тогда он пишет «Клеветникам России». Можно представить себе Пушкина сражающимся в ополчении, невозможно – в канцелярии. Но Пушкин – деятель русской культуры с необычайно обостренным национальным чутьем.

Уже в поколении Пушкина многие службой откровенно тяготятся. Еще поколение – и появляются лишние люди. Однако лишний человек в любом нормальном обществе – это маргинал. Если общество достаточно гуманно, оно его кормит, не дает умереть с голоду, но больше ничего ему не гарантирует. И при взгляде на мировую историю это справедливо. Лишние же люди 30–40‑х годов бравируют тем, что они лишние.

В классической русской литературе XIX в. исчезает герой (не персонаж, а герой в античном смысле этого слова). У Пушкина герой есть. Есть он в романтической литературе пушкинского времени. Романтизм вообще без героя жить не может. А что происходит дальше?

Вот Гончаров – писатель первого ряда, человек не чуждый героизма, по собственной инициативе совершивший кругосветное плавание, откуда возвращается с Дальнего Востока сухим путем через всю Россию.

В своих «Записках» он с восхищением описывает встреченных им русских людей (офицеров, чиновников, купцов, землепроходцев). Все они сплошь – герои. Однако по возвращении он пишет не о них, а о диванном лежебоке – Обломове, человеке в высшей степени лишнем. Понятно, что критики, немного утрируя, видят в его Обломове осуждение Штольца, добродетельного делового человека, который пытается спасти погрязших в нищете и безделье жителей Обломовки, да и самого Обломова. Но не Штольц – герой Гончарова, а ведь по пути с Дальнего Востока в европейскую Россию он восхищался штольцами!

В ранних вещах графа Льва Толстого (например, в романтическом «Хаджи Мурате») герои, конечно, есть, есть они и в «Казаках». Но вот Толстой достигает первой, признанной всем миром высочайшей вершины своего творчества, создав эпопею «Война и мир». В этом огромном сочинении он вывел только одного героя – князя Андрея, да и тот ему не удался (едва ли не самый слабый образ романа). Но есть вторая вершина Толстого – «Анна Каренина». Писатель мог сделать своим героем честного, мудрого государственного мужа, умеющего решать самые сложные задачи. Он делает из него сомнительного для читателя семейного тирана. Он мог бы пойти по другому пути – романтическому и сделать своим героем менее серьезного, довольно бестолкового, но, в общем, честного и храброго офицера. Однако в центре повествования оказывается взбалмошная дамочка, которая сначала портит жизнь первому, затем второму из этих персонажей и далее закономерно приводит себя на рельсы.

Антон Чехов бездельником не был, хотя и не был героем. Он был хорошим врачом, трудолюбивым журналистом, изумительно тонким и работоспособным литератором. Но и этот великий мастер рассказа выводит в своих сочинениях бесчисленное количество бездельников. А ведь его героями должны были бы стать его коллега – Ионыч или принадлежащий к его категории просветителей, трудолюбцев – Беликов! Чехов предал Беликова…

У нас достойными внимания оказались те, кто в литературе других стран был маргинализирован самой литературой, не говоря уже об их маргинализации обществом. Из русских литераторов XIX в. только у Лескова маргиналы не в центре внимания. Вот Лесков и остался для всех чужим: для левых и правых, для традиционалистов и реформистов, для революционеров и архиереев.

Однако в русской жизни XIX в. героев было сколько угодно! Генерал Ермолов и Петр Столыпин, Муравьев-Амурский, Кауфман-Туркестанский – можно называть множество имен из всех сословий. Достаточно вспомнить один только род Муравьевых (три поколения и три ветви одного рода).

Сенатор Муравьев-Апостол, блестящий дипломат, человек безупречной нравственности, который в эпоху сближения России с Францией при жестком императоре Павле I рискнул в разрез с отечественной политикой предоставить политическое убежище французским эмигрантам, будучи в одном из крошечных германских государств представителем российского флага.

Естественно, никто не посмел арестовать находившихся под покровительством русского агента, даже Франция, которая и не заметила бы границ любого Бадена. Но своего императора Муравьев знал и знал, что его карьера могла кончиться. Однако известен документ, где рукою государя начертано: «Действительный статский советник Муравьев-Апостол поступил по совести. Павел».

Два сына сенатора – самые яркие и благородные представители декабристского движения, кузены (три брата Муравьевых) – тоже достойные декабристы. Никита Муравьев – автор разумного умеренного проекта конституции, в противовес безумной деструктивной «Правде» Павла Пестеля.