Джекоб Коннер - Иисус. Тайна рождения Сына Человеческого (сборник)

Мировое могущество Будды основано на подобном же начале. Истинный источник всякой религии есть, повторяю, у большинства ныне живущих людей не учение, а жизненный пример. В силах ли мы по своей немощи следовать примеру – это другой вопрос. Но идеал сияет перед нами ясный, несомненный и уже целые века действует с несравненной силой на помышления и поступки людей, даже и неверующих.

Но об этом я скажу в другом месте. Если я коснулся Будды именно теперь, когда меня занимает единственно вопрос о явлении Христа, то сделал это в особенности потому, что благодаря сравнениям данный образ выступает еще ярче. Но сравнение должно быть подходящее, и кроме Будды я не знаю во всемирной истории другого лица, которое можно бы приравнять к Христу. Обоим свойственно божественное величие, оба воодушевлены желанием указать человечеству путь к спасению, оба представляют собой личности неслыханной мощи. И все-таки, если поставить эти две фигуры рядом, то нельзя провести между ним параллели, а можно только подчеркнуть контраст между ними.

Христос и Будда – две противоположности. Сближает их одна общая черта – возвышенный дух; из него проистекала жизнь, не имеющая равной, а из жизни-огромное захватывающее влияние, какого еще не видывал свет. В остальном же их разделяет почти все, и необуддизм, который за последние годы распространяется в некоторых слоях европейского общества, якобы в теснейшем единении с христианством и переступая даже за его пределы, есть лишь новое доказательство широко распространяемой поверхностности общественной мысли. Жизнь и учение Будды представляют, однако, полный контраст с учением и жизнью Христа, то, что диалектик называет антитезой, а физик – противоположным полюсом.

Будда – это исторический исход культуры, достигшей пределов своего знания. Высоко образованный, могущественный властелин сознает ничтожество своего образования и своей власти. Он обладает тем, что все считают высшим благом, но в глазах праведного все это достояние тает и обращается в ничто. Индийская культура, возникшая из мечтательной созерцательности пастушеской жизни, со всей энергией своего дарования ударилась в развитие односторонней человеческой склонности комбинирующего разума; притом всякая связь с окружающим миром – наивная наблюдательность, практически-деловой утилитаризм – почти совершенно исчезли, по крайней мере, у образованных людей; все было систематически основано на развитии мыслительной способности. Каждый образованный юноша знал на память слово в слово целую литературу такого тонкого мыслительного содержания, что в настоящее время немногие европейцы в состоянии вместить его; самый отвлеченный способ представления конкретного мира – геометрия – был для индийцев вполне осязателен; зато они погрузились в головоломную арифметику, выходящую за пределы всякой представляемости. Тот, кто серьезно задавался вопросом о цели своей жизни, тот, кому дано было от природы стремиться к высшей цели, – тот находил, с одной стороны, религиозную систему, в которой символика выросла до чудовищных размеров, так что требовалось 30 лет. чтобы в ней разобраться, а с другой – философию, ведущую на такие головокружительные высоты, что кто хотел взобраться на последние ступени этой небесной лестницы, тот должен был навек удалиться от света в глушь безмолвных девственных лесов. Здесь, очевидно, уже не имели никаких прав ни глаза, ни сердце. Как знойный ветер пустыни, пронесся дух отвлеченности над всеми другими склонностями богатой человеческой натуры, все иссушая, все опаляя. Чувства, конечно, еще оставались: тропически горячие похоти; с другой стороны – отрицание всего мира чувств, а в промежутка ничего, никакого компромисса – открытая война, война между человеческим знанием и человеческой природой, между мышлением и бытием. И вот Будда должен был возненавидеть то, что любил, – детей, родителей, жену, все прекрасное и радостное в жизни. То были покровы, заволакивающие знание, путы, привязывавшие его к суетной лживой жизни. И зачем ему вся эта браминская премудрость? Жертвенные церемонии, никому не понятные, исключительно символические, которые сами жрецы признавали не имеющими значения для человека знания, вдобавок «искупление путем познания», доступное разве одному из ста тысяч? Так Будда отринул от себя не только свое царство и свое знание, но вырвал из своего сердца все, что еще связывало его как человека в людском обществе, любовь и надежду, разрушиль в то же время и веру отцов своих в божественность мироздания и отверг как праздную химеру даже ту высшую идею индийской метафизики – идею о едином Боге, неизреченном, вне пространства и времени, следовательно, недоступном разуму и только чувствуемом им. Ничего нет в жизни (таков был опыт, вынесенный Буддой и, следовательно, и его учение), ничего нет в жизни, кроме «страдания»; единственное, к чему стоит стремиться, – это избавление от страдания; избавление это и есть смерть, погружение в небытие. Но каждый индиец верил как в нечто очевидное и даже не подлежащее сомнению в переселение душ, то есть в непрекращающееся возрождение одних и тех же индивидуумов. Итак, «спасение» дарует не обыкновенная смерть, а только та смерть, за которой не следует возрождения; и эта спасительная смерть может быть достигнута единственно тогда, когда человек умирает уже при жизни, по частям, то есть если он отрезает от себя и уничтожает все, что привязывает его к жизни, – любовь, надежду, желания, собственность, словом, как мы бы выразились в наше время вместе с Шопенгауэром, если он отрицает волю к жизни. Когда человек живет такой жизнью, когда он превращает себя в блуждающий труп еще раньше, чем умрет, тогда жнец-смерть не получает готовых семян для возрождения. Умереть живым – вот эссенция буддизма. Жизнь Будды можно назвать живым самоистреблением. Это самоубийство в его высшем выражении. Будда живет единственно и исключительно для того, чтобы умереть, чтобы окончательно и безвозвратно истребить себя, погрузиться в нирвану, в ничто.

Какая резкая противоположность с образом Христа, смерть Которого означает вступление в жизнь вечную! Во всем мире Христос видит действие божественного Промысла: ни единая малая птица не упадет на землю, ни один волос не упадет с головы человека без воли Отца Небесного. Христос далек от того, чтобы считать ненавистной эту земную жизнь, переживаемую по воле Божией и под Его всевидящим оком. Он почитает ее как путь к вечности, как узкие ворота, через которые мы вступаем в царствие небесное. А что такое это царствие небесное? Нирвана? Воображаемый рай? Купленная награда за дела, содеянные на земле? Ответ на это дает Христос в одном слове, которое, несомненно, сохранено для нас в подлинном виде, так как оно раньше никем не было произнесено и, очевидно, не было понято никем из его учеников, а тем менее выдумано, – это слово на таких могучих крыльях опередило медленное развитие человеческого знания, что смысл его до сих пор еще понятен не всем (я уже говорил выше, что наше христианство еще в младенчестве). Итак, Христос сказал: «Не придет царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот: царствие Божие внутри нас есть».