Михаил Долбилов - Русский край, чужая вера. Этноконфессиональная политика империи в Литве и Белоруссии при Александре II

P.S. С переданным мне из достоверного источника слухом пока еще следует обращаться очень осмотрительно; враги наши будут, верно, стараться, чтобы это дело обратить против нас, тем более что их ксендз играет здесь точно двусмысленную роль [1252].

Проект покупки неофитов по два рубля с полтиной за «штуку» потряс императора. «Хороши обращения, если они все делаются под такими внушениями!» – таков его комментарий. Не доносят ли до нас эти слова сожаление о доверии, оказанном полугодом ранее Хованскому («если они все делаются»)?

«Мотивы обвинения Кауфмана камарилиею состоят главнейше в 2 пунктах: 1) что он будто бы силою переводил католиков в православие; 2) что, получив Высочайшее повеление снять в крае военное положение, он удержал военные суды, учрежденные по политическим делам. Об этом представлено Государю как о неповиновении Его воле», – сообщал Каткову Б.М. Маркевич 6 октября 1866 года, через несколько дней после отставки Кауфмана [1253]. Катков, для которого Маркевич служил только одним из источников ценной информации, вряд ли мог к тому моменту, несмотря на всю свою неприязнь к «камарилье» Шувалова и Валуева, согласиться с оборотом «будто бы» в пересказе первого «мотива». Во всяком случае, защищать Кауфмана, превознося его миссионерские заслуги, он не собирался [1254].

Хотя удаление Кауфмана было резким и застало многих, да и его самого, врасплох, оно не сопровождалось явными знаками высочайшей немилости. Император снял Кауфмана с должности без демонстрации намерения сменить одновременно с генерал-губернатором правительственный курс в Северо-Западном крае. Более того, преемник Кауфмана генерал-адъютант граф Э.Т. Баранов, лютеранин по вероисповеданию, выходец из обрусевшего эстляндского рода и один из близких Александру II придворных, получил при назначении в Вильну указание не отклоняться от линии на «обрусение» края. По сведениям Маркевича, даже Кауфман после беседы с Барановым «пришел к убеждению, что этого честного человека здесь не собьет полякующая партия Павлинова (кличка П.А. Валуева. – М.Д. ) и К ои что он твердо решен (sic. – М.Д. ) вести дело по прежней программе» [1255]. Однако Баранов, не говоря уже о том, что само понятие «обрусение» могло трактоваться по-разному, должен был учесть ошибки и промахи Кауфмана; вероятно, соответствующий разговор, не нашедший отражения в публичных жестах и репликах, состоялся у него и с императором.

Чиновничество Северо-Западного края ожидало приезда и первых распоряжений Баранова с напряжением, а кто-то и с замиранием сердца, стараясь «угадать» образ мыслей и политический темперамент нового генерал-губернатора. Минский жандармский начальник Штейн доносил в Петербург в середине октября, что «высшие классы», т. е. польская/польскоязычная элита, питают надежды на смягчение репрессивных мер; «в кружках же лиц, принадлежащих к администрации и мировым учреждениям, заметно тревожное состояние…». В растерянности, согласно Штейну, пребывал и губернатор П.Н. Шелгунов: «…решение многих политических дел, пока не выяснится направление нового Начальника края, приостановлено; дела же, касающиеся наложения штрафов на лиц польского происхождения… решаются с большею осторожностию и с меньшею строгостию против прежнего». Среди местных администраторов были и те, кто вели себя более уверенно и, видимо, пытались не столько угадать, сколько повлиять на настрой нового «главного начальника» края. Могилевский коллега Штейна полковник Коцебу, не скрывавший своего низкого мнения о деятельности бывшего генерал-губернатора, в начале декабря 1866 года докладывал Шувалову: «[Увольнение Кауфмана] родило здесь разные толки, заключения и недоразумения, которые легко каждый сам бы мог решить одним только взглядом кругом себя на разоренный край без обрусения его; но, к сожалению, от лица начальника губернии (А.П. Беклемишева. – М.Д. ) распускаются слухи, что Государь Император весьма остался довольным бывшею администрациею и что генерал Кауфман удален лишь по влиянию одного неприязненного ему лица». В III Отделении деликатное умолчание в конце приведенной цитаты было деловито расшифровано красным карандашом: «гр. П.А. Шувалова» [1256].

Отношение Баранова к массовым обращениям в течение нескольких месяцев после его приезда оставалось предметом пересудов и домыслов среди энтузиастов этой кампании. В отличие от Кауфмана, Баранов, вовсе не склонный к националистическому стилю саморепрезентации, не произносил публичных речей, так что проникнуть в его планы было нелегко. У обратителей имелось опасение, что на позицию генерал-губернатора могут повлиять совершенно случайные факторы. Капитан Генерального штаба Корольков, один из обратителей, в середине ноября 1866 года зафиксировал распространение «между народом» в некоторых уездах Виленской губернии слухов, якобы идущих «из общего, но неизвестного нам источника»: что «Хованский посажен в тюрьму, что Панютин выгнан»; согласно другой версии того же слуха, «Хованского в кандалах отправили в Сибирь» [1257].

Других энтузиастов русификации наводили на грустные размышления этническое происхождение и конфессиональная принадлежность Баранова. В.Ф. Самарин писал самому Кауфману: «[Хотя объявлено, что] перемена лица не повлечет за собою никакого изменения в администрации, но кто же этому поверит, когда во главу этой администрации становится не русский, а лютеранин [1258], и преемником его, несомненно, будет католик. Борьба с католицизмом становится невозможною, а обрусение края низводится на степень мечты». Исправник Брестского уезда Гродненской губернии и анонимный корреспондент «Голоса» С.Ф. Папроцкий не сомневался в том, что с назначением «немца» генерал-губернатором ксендзы воспрянут духом: «…было бы слишком оригинально, чтобы лютеранин поощрял переход в такую религию, за которой и сам не признает превосходства» [1259]. Для националистов славянофильского толка то обстоятельство, что новый генерал-губернатор был личным другом императора, того самого Царя-Освободителя, чьим именем крестьяне-католики зазывались в православие, ничуть не искупало его этнической и конфессиональной «неполноценности» [1260].

Как же на самом деле поступал Баранов? Немедленно по приезде он приказал провести «самое строгое и беспристрастное дознание» по жалобе крестьян Волмянской волости на насильственное присоединение к православию [1261]. Акцент на строгость, беспристрастность расследования и «откровенность» отчета сигнализировал по крайней мере о сильном подозрении генерал-губернатора, что миссионеры при его предшественнике наломали дров. Хованский, привыкший при Кауфмане к милостям начальства, не удостоился приглашения в генерал-губернаторский дворец, а цитированный выше Корольков, столь чуткий к слухам, был освобожден от должности. Вскоре, однако, наметившаяся было корректировка курса сошла на нет.