Абрам Рейтблат - От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы

Представители этой среды не только стремились овладеть сокровищами человеческой мысли, но и осознавали свою специфичность, пытались создавать свою культуру.

Немалая часть рабочих, попавшая под воздействие оппозиционной интеллигенции (существовали многочисленные кружки самообразования в рабочей среде, руководимые интеллигентами; газеты и книги для рабочих и т.п.), читали самообразовательную и революционную литературу 626. П. Тимофеев, сам рабочий, вспоминал, что в начале XX в. на больших машиностроительных заводах имелись группы «вполне сознательных и даже, если хотите, интеллигентных рабочих», которые много читали и размышляли о своем положении. «Здесь читалось все, что только попадалось под руки. Всякая нелегальная книжка или газета представляла собой документ огромного интереса. Весть о каждом вновь вышедшем номере “Рабочей мысли” или “Искры” с быстротой молнии облетала все заводы, и с нетерпением ожидался день, когда он попадет в их руки. Конечно, в кружках эти газеты читались нарасхват. Чтобы не попасться, уходили в лес, в поле, и номер переходил из рук в руки, как какая-нибудь святыня» 627. Чтение просветительской и революционной литературы сопровождалось резким разрывом с религией, о чем свидетельствуют следующие типичные высказывания рабочих: «Каждый рабочий, затронутый пропагандой, первым долгом старается покончить с религиозными вопросами и начинает ненавидеть то, чему вчера еще поклонялся» 628; «…на [Смоленские] курсы я пришел глубоко религиозным, слепо веруя в бога и царя. Курсы переродили меня. Из верующего фанатика я стал атеистом, из верноподданного – революционером, большевиком» 629.

Круг рекомендуемой литературы (и в пособиях по самообразованию, и тем более в устных рекомендациях руководителей кружков) был весьма узок и однотипен. В политической сфере он ориентировал не на размышление о собственных проблемах, а на усвоение основополагающих марксистских и вообще революционных догм.

Выше были охарактеризованы различные читательские субкультуры, обладающие специфическими социокультурными запросами и обращающиеся к соответствующим типам литературы. Однако в этот период формируется и массовая культура, перекрывающая социальные и социокультурные барьеры. Легче всего и в наибольшей степени она захватывала слои, слабо индоктринированные традиционными культурными стандартами и нормами: учащихся и малообразованного читателя.

Массовая культура расцвела после поражения революции 1905—1907 гг., основная ее проблематика выходила за пределы политического поля. Ведущие ее темы – уголовное преступление 630и взаимоотношения полов.

Таким образом, в эти годы общая картина чтения в стране существенно усложнилась. Она была отмечена резким ростом и масштабов потребления печатного слова, и его социального престижа. Это касалось прежде всего социальных низов – крестьян и рабочих. Период конца XIX – начала XX в. был переломным в процессе перехода книжной культуры от важного, но значимого лишь для определенных, достаточно узких кругов способа социальной коммуникации к положению актуального для всех, чрезвычайно влиятельного коммуникативного средства. Это был период очень сильной тяги к печатному слову, когда этапы плавного постоянного роста интереса к нему, порожденного чисто социальными потребностями, сменялись резким усилением потребности в печатном слове, вызываемым политическими потрясениями – войнами и революциями. Быстро шли перемены и в круге чтения, сопровождаемые борьбой разных социальных сил за то, кто будет определять содержание читаемого. На первый план в чтении все больше выходили периодические издания, особенно газета, иллюстрированный журнал и брошюрные сериальные издания (типа сыщицких сериалов). Существенному усилению дифференциации читательских слоев сопутствовало формирование массовой читательской аудитории, охватывающей всю читательскую публику.

Чтение внесло существенный вклад в подготовку революций, кардинально изменивших экономические и политические основы социальной жизни, но в сфере чтения во многом продолживших линию народнически ориентированной интеллигенции по распространению грамотности и чтения и по патерналистской опеке чтения «народа» 631.

Большой интерес для историка книжного дела представляет изучение закономерностей возникновения и развития новых, до того времени не существовавших типов издательской продукции (в том числе таких аспектов, как рекрутирование авторов, становление жанрового канона, обеспечение тиражирования произведений, создание каналов распространения и т.д.). Процесс этот наглядно демонстрирует и некоторые базовые черты культуры данного общества, и тенденции изменения сложившейся в нем системы издания, реализации и чтения книг. В данной статье мы ставим своей целью проследить, как отечественные издатели, литераторы и читатели совместными усилиями «укореняли» на российской почве детектив.

В работе такого рода мы не можем довольствоваться чисто литературоведческим определением детектива как «литературы, посвященной раскрытию запутанной тайны, обычно связанной с преступлением» 632, необходимо ввести в дефиницию социальные функции этого жанра. Социолог Л.Д. Гудков полагает, что «спецификой детектива может считаться поддержание социально одобряемых инструментальных средств достижения высоко ценимых благ или реализация культурных ценностей в условиях деструкции, частичной эрозии или ослабления содержательных (то есть нормативных) определений самих этих ценностей» 633.

Это определение показывает, что основная функция детектива – дать читателю возможность «попробовать» (в воображении) социально запрещенные пути к достижению высоко ценимых им благ и убедиться в ложности подобного выбора из-за неизбежного наказания. Через показ нарушения социальной нормы и последующего ее восстановления детективный жанр добивается укрепления этой нормы в сознании читателей.

Однако определение Гудкова слишком широко – оно охватывает и целый ряд сопредельных жанров, имеющих дело с преступлением, например повесть о разбойнике, авантюрно-приключенческий роман (типа «Парижских тайн» Э. Сю), судебный очерк, социально-психологический роман (типа «Американской трагедии» Т. Драйзера) и др.

Целесообразнее, как нам представляется, подход, идущий от исторически конкретных жанровых образований и типов издательской продукции. Плодотворная попытка выделить основные формулы массовой литературы, в том числе детектива, была предпринята американским культурологом Дж. Кавелти 634. Он считает, что формула классического детектива включает определенную ситуацию (движение от неразгаданного преступления к его разгадке), определенный тип развертывания этой ситуации (наличие детектива-следователя и ключей к разгадке преступления; показ хода расследования; сообщение о том, кто преступник, и объяснение решения загадки – в конце произведения), героев определенного типа (жертва; преступник; детектив; лица, знающие о преступлении, но неспособные установить преступника) и т.д. По мнению Кавелти, детектив – это излюбленный жанр среднего класса городского населения. Детектив (как жанр) «доказывает, что социальный порядок не отвечает за преступление, потому что это было действие определенного индивида с его собственными частными мотивами» 635, а преступление представляет как игру, превращая тем самым острую социальную проблему в развлечение.