Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

На поездах и эшелонах, которые везли амнистированных из далёких лагерей домой, висели плакаты: «СПАСИБО, КЛИМ!»

Правда, те кто остался в лагерях, Клима не благодарили. Более того: доселе безропотный и серый, «мужицко-фраерский» мир вскипел от негодования. Рядовые зэки зачастую просто зверели от такой явной несправедливости!

В первую очередь встали на дыбы, конечно, спецлаги — власти имели неосторожность изолировать в 1948 году «политиков» в особые «зоны», чтобы они не действовали «разлагающе» на остальной контингент. В результате были созданы своего рода пороховые бочки, которым до поры до времени не хватало детонатора. Смерть Сталина и «бериёвско»-«ворошиловская» амнистия как раз такими детонаторами и послужили. Поднимаются Воркута, Норильск, Тайшет, Казахстан (Экибастуз и Джезказган)… Несмотря на тысячи километров, разделяющих лагеря, требования выдвигаются фактически одни и те же: сокращение рабочего дня, снятие номеров с одежды, улучшение питания, отмена ограничений на переписку, восстановление зачётов рабочих дней и пр. Но одно из главных требований — распространение на «политиков» амнистии от 27 марта.

Как мы уже рассказывали (очерк «Когда звереют «автоматчики», глава «Вставай, страна Зэкландия»), в большинстве случаев уголовники смыкаются с общей массой («воры» и их приспешники тоже были заинтересованы в выполнении перечисленных пунктов). Власти жестоко подавляют восстания, но всё же через некоторое время вынуждены пойти на ряд уступок.

Волна недовольства, однако, прокатилась не только по спецлагам, но и по остальным лагерям. Однако здесь уже основная сила удара была направлена не столько на начальство, сколько на «законников» и близких к ним «уркаганов». Лев Разгон в своих мемуарах вспоминает:

После Сталина, когда повеяло либеральным ветерком, по всем лагерям прошли кровавые восстания «мужиков» против «законников». («Непридуманное»).

Отчего же так? Ведь вроде бы «сучьи войны» постепенно начали вырабатывать в воровском мире иное отношение к «мужику» — как к союзнику; «честные воры» старались искать у основной массы арестантов поддержки в борьбе против «сук»… И вдруг — такая «неблагодарность»!

Ну что же, разберёмся подробнее. Пик так называемых «мужицких войн» приходится на середину — конец 50-х годов. К этому времени существенно изменилось и соотношение сил в местах лишения свободы, и психология «сидельцев». Вот лишь несколько наиболее явных перемен:

— вспыхнувшие в 1947 году «сучьи войны» показали, что «шпанский мир» далеко не един и монолитен. За шесть лет ожесточённой резни воровское сообщество оказалось значительно ослаблено;

— приток в ГУЛАГ бывших фронтовиков, военнопленных из числа бойцов Советской Армии, повстанцев-националистов (Западная Украина, Прибалтика) и их зачастую успешное противостояние «воровскому братству» стали понемногу изменять психологию прежде безропотных «мужиков» и «фраеров». Появилась «масть» «ломом подпоясанных» — арестантов, не желавших терпеть власть «блатарей»;

— в результате «бериёвской» амнистии из лагерей схлынул поток уголовников, причём при освобождении преимущество отдавалось «блядской масти», то есть «сукам» — уголовникам, которые в «зонах» резали «воров» и служили поддержкой начальству лагерей;

— среди профессиональных уголовников «воры» вновь оказались в большинстве. Если в особлагах (получивших позднее название спецлагов), где была сконцентрирована наиболее сознательная, активная и отчаянная часть лагерников («военщина»), «ворам» приходилось считаться с «фашистами» и волей-неволей даже поддерживать их в выступлениях против администрации ГУЛАГа, то в обычных «зонах» «честняки» вновь стали чувствовать себя понемногу безраздельными хозяевами. А значит, и с «мужиком», по их мнению, можно было строить отношения по-прежнему…

Собственно, перелом в «сучьей войне» стал очевиден даже не после амнистии, а уже в начале 50-х годов. И именно потому, что «суки» не пользовались поддержкой основной части «сидельцев». Они оказались изгоями; из двух зол лагерный мир предпочёл «честняков».

Но и сами «честные воры» вынесли из резни суровый урок. Мы уже рассказывали об этом в очерке «Блатные против сук». Главное — это более жёсткая кастовая замкнутость «законников» и жестокая кара отступников, суровая регламентация поведения и неприятие любого рода отступлений от незыблемых правил. Теперь «законниками» становились не многие уголовники (как это было до войны), но лишь избранные, прошедшие строгую «проверку на вшивость» и доказывающие своё право на «воровскую корону» постоянно. Сан «вора» становился особо почётным, предполагавшим не только права, но и в большей мере обязанности. Элита отличалась от обычных уголовников.

Старым лагерникам это не могло не бросаться в глаза:

… Тот лагерь, куда я попал в 1951 году, был очень отличен от того, который я оставил в 1946-м.

Среди многих изменений одним из наиболее разительных был характер уголовного мира. Послевоенные уголовники отличались от старых своим крайним экстремизмом. Куда девались старые добрые уголовные профессии: жулики, мошенники, аферисты, карманники? Послевоенная формация — это холодные убийцы, зверские насильники, организованные грабители. Но не только это отличало новую уголовную генерацию. Теперь все они были поделены на касты, на сообщества с железной дисциплиной, со множеством правил и установлений, нарушение которых жестоко каралось: в лучшем случае — полным изгнанием из уголовного сообщества, а часто и смертью. Наиболее распространённой формой уголовного сообщества в лагере были «законники»… (Л. Разгон. «Непридуманное»)

Внутри «воровской касты» тоже было разделение по степени значимости того или иного «законника». Верхушку составляли так называемые «воры с правами», чьё слово имело особый вес в решении самых важных вопросов. Таких «воров» было немного, и «правами» они наделялись за исключительные заслуги перед сообществом, а не за возраст или «выслугу лет» на уголовном поприще. Так, в ростовском лагере РО-8 (сейчас ИУ-2) в 1948 году насчитывалось восемь «воров в законе», из них только один «с правами» — Крашенинников, которому было всего-то не больше двадцати лет, в то время как большинству других уже перевалило за тридцать. Крашенинникову беспрекословно подчинялись все «воры». Причём не просто подчинялись. Существовал даже целый ритуал такого подчинения. Например, перед отбоем все «паханки» приходили поцеловать «старшого» и пожелать доброй ночи.