Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.)

А я слыхал. Более того: во время моей командировки по районам Ставрополья в качестве методиста краевого кабинета культпросветработы присутствовал на собраниях, когда крестьянам зачитывали этот указ. В газетах он не был опубликован, но колхозников о нём добросовестно известили… По этому указу труд в колхозе объявлялся обязательным для всех проживающих в сельской местности и не работающих на производстве или не служащих в советских учреждениях. Каждый мужчина, женщина, юноша, девушка, подросток обязаны были работать в колхозе. И вырабатывать определённую норму трудодней. Кажется, для Ставропольского края минимум трудодней был установлен в 176. Так вот: каждый, кто уклонялся от труда в колхозе и не вырабатывал за год установленного минимума трудодней, постановлением сельского совета (да, да, да! Не суда, не даже какой-нибудь такой-сякой «тройки», а просто сельсовета!) вместе со всей нетрудоспособной частью семьи высылался на пять лет в «отдалённые места Советского Союза», где уже обязан был работать на положении ссыльного. Я много встречал таких ссыльных на пересылках, в тайге на Верхней Каме. («Непридуманное»).

А теперь представьте себе, что крестьянские парни из голодных сёл и деревень, фактически крепостные, лишённые паспортов, не имеющие права свободного передвижения по стране, навсегда обречённые жить и до седьмого пота вкалывать в родном колхозе «Червоно дышло» — эти самые ребята попадали в «зоны» ГУЛАГа! С ужасом шли они по этапу в лагеря… и обнаруживали здесь райскую жизнь по сравнению со своей, нищенской! Это был шок, потрясение. Измученные, изголодавшиеся люди ступали на землю Эльдорадо.

Но и это ещё не всё. После отбытия срока наказания «крепостным» выдавалась на руки справка об освобождении. А с этой справкой бывший колхозник превращался в бывшего зэка, а проще говоря, человек становился относительно СВОБОДНЫМ, он мог отправляться на все четыре стороны, в любую точку Советского Союза, где получал паспорт и оседал на жительство. Жизнь в «зоне» оказывалась лучше, сытнее, вольготнее, чем на свободе! К тому же для крестьянина срок наказания обращался в избавление от крепостной колхозной зависимости! Многие селяне, скинувшие таким образом ненавистное колхозное ярмо, выйдя на волю, подсказывали тот же самый путь к свободе своим землякам. Мне довелось беседовать с несколькими «бывшими», для которых воспоминания о послевоенном ГУЛАГе окрашены в самые светлые тона: ведь благодаря ему они из «крепостных» получили «вольную»! Обычно просто открыто крали что-нибудь из колхозного имущества, получали несколько лет, неплохо подрабатывали — и потом на воле становились полноправными горожанами!

Это вовсе не преувеличение, не гротеск. Это — реальность. Кстати, нечто подобное наблюдалось уже в конце 40-х годов. Обратимся к воспоминаниям Льва Копелева. Он описывает торжественное собрание в лесном лагпункте, посвящённое первой годовщине Победы (то есть речь идёт о 1946 годе):

После торжественного собрания, происходившего в клубе за зоной в присутствии самого начальника лагеря, выдавались премии «рекордистам» — лучшим рабочим лесоповала, деревообделочных и швейных фабрик, инженерам, техникам и некоторым врачам. Начальник благодушествовал, он тоже получил из Москвы премию и благодарность за перевыполнение планов. Он произнёс речь, в которой наставлял врачей — «Лечить надо не так порошком, как пирожком… Кормить надо так, чтоб вовсе не было доходных, а только справные работяги».

Вызвали на сцену вольнонаёмного бригадира лесорубов, осетина Ассана. Он отсидел несколько лет за бандитизм, был освобождён досрочно за немыслимые рекорды, — выполнял по три-четыре нормы в день без «чернухи»… Ассану вручили карманные часы с цепочкой. Но ещё не отзвенела последняя нота бодрого туша, как он широкой лапой отодвинул награждавшего офицера, подошёл вплотную к столу, накрытому кумачом, — а он в старом тёмном бушлате, сутулый, небритый, из густой бурой щетины торчал большой ястребиный нос, — положил часы перед начальником и заговорил, всё более разгорячаясь.

— Забери часы, гражданин, товарищ полковник. Забери.

Сыпасибо… Я тебя прошу другая премия, настоящая премия. Законвоируй меня обратно. Хочу назад в зону.

— Ты чего мелешь, чудак? Ты ж свободный гражданин…

— Хочу в зону, понимаешь? Хочу жить, как человек. Когда я был зека, я в лесу давал рекорды, а приходил в зону, имел чистую кабинку, имел хорошее питание. Горячий обед, приварок, хлеб от пуза. Всегда сытый был. Хотел — выпить имел. В кабинке чистая постель — простыня, подушка — первый срок. Бабы имел красивые. Чистые — сколько хотел. Не шалашовки какие, а молодые, городские девочки имел, хорошие самостоятельные женщины. Хотел вольное барахло — купил. Знакомый урка пулял, хоть самый заграничный пинжак. Гроши имел не считал… А теперь што? Кушать хочешь, — карточки надо. Готовить некому. Обедать иди в столовка — стой очередь. Обед совсем говно. В зоне такой обед только последний доходяга хавать будет. Зарплата получать — стой очередь; а там заём берут, налог берут. Что осталось — хрен сосать. Бабы на воле тут вовсе плохие бабы — только бляди без совести… В зоне у меня ни одна вошь не была, каждую неделю бельё менял. А теперь я вшивый стал, вот посмотри пожалуйста… Возьми обратно в зону, начальник, я на совесть работать буду, я пять норм давать буду. Забери, пожалуйста, по-хорошему. А то психану, убью кого-нибудь, большой срок получу, в другой лагерь повезут.

… У нас в корпусе лежал мастер леса, заключённый с 1937 года. Образованный экономист. Слушая разговоры об этом «молении о зоне», он объяснил нам, что жизнь вольных работяг в леспромхозах, находившихся в тех же районах, что и лагерь, как правило, хуже, чем у заключённых и чем у военнопленных… («Хранить вечно»)

Но в 40-е годы это было всё-таки скорее исключением; «сидельцев» вроде Ассана, умевших и так вкалывать, и так неплохо пристроиться (отдельная «бендешка», женщины, еженедельное чистое бельё) было не так много. В 50-е, в результате изменений и послаблений режима (на которые власть пошла в результате арестантских бунтов), преимущества лагерей перед волей стали очевидными для многих заключённых. Выходило, что «воры», насаждая свои «законы», часто уже имели дело не с людьми, обделёнными судьбой, сломанными «системой», жестоко наказанными государством. Они покушались на счастливую долю настоящего мужика — того, кого они презрительно называли «на время взятый от сохи»! Мужик этот, вкалывая в лагере «на всю катушку», мог не только неплохо жить внутри «зоны» — он имел возможность и отложить неплохие деньги на будущую, свободную жизнь! И делиться ни с кем не желал. А в случае непонимания этой простой жизненной позиции он мог доходчиво разъяснить её как «законникам», так и «сукам». Где-то доходило до кровавой «мясни», где-то зарвавшегося «урку» просто «пускали под пилораму».