Любовь Воробьёва - Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.

Профессор Будилович не мог знать, что у Российской империи почти не оставалось исторического времени, чтобы реализовать такую программу. Ведь надо было пересматривать всю политику правительства в отношении окраин.

Пример Прибалтийского края свидетельствует, что традиционная политика не помогала раскрытию ни высоких культурных идеалов, ни величия нашего народа. О катастрофических упущениях в этой области может свидетельствовать следующее требование профессора Будиловича: «Наряду с государственным значением русского языка должно быть обеспечено основным законом и право русского человека жить и служить в любой из окраин созданного его предками государства, не поступаясь при этом ни одним из политических или гражданских прав российского гражданина» {302} .

О том, как обстояли дела на самом деле, явствует из записки помощника уездного начальника (Юрьевский уезд). Примечательно, что содержание записки строится в контексте определения и формулирования угрозы для русского дела в Прибалтике. Это: немецкая колонизация, связанная с наплывом в уезд немецких иммигрантов из Германии [82], которые как «элемент неблагонадёжный», принимая русское подданство, могут захватить в свои руки весь край. Будучи убеждённым, что это «немецкое нашествие» следует предупредить и парализовать, автор записки начинает считать русские силы и приходит к неутешительным результатам. Он, в частности, пишет: «Известно в общем, каково положение эстонского народа в Юрьевском уезде, но ещё хуже положение проживающих здесь русских». Далее следует повествование о горькой судьбе 10 тысяч человек, предки которых бежали сюда зимой по льду Чудского озера ещё во второй половине XVIII в. и укрывались эстонцами в лесах от розыска властей. Это были раскольники и беглецы от помещичьего произвола и рекрутчины. Чтобы узаконить их пребывание в крае и спасти от возвращения на родину, лифляндские власти приписали их в мещане городов прибалтийских губерний, хотя беглецы продолжали жить по западному берегу Чудского озера в основанных ими деревнях. Тогда земли были свободны, и русским жить было хорошо. О землепашестве никто не думал, так как озеро давало в изобилии рыбу не только для пищи, но и для продажи и обмена. С начавшимся в 1840-е гг. межеванием земель большинство русского населения [83]оказалось на землях частных владельцев-баронов и попало к ним в кабалу в результате постоянно повышаемой арендной платы за те сажени земли, где русские построили свои жалкие лачуги. И вырваться из этой кабалы в условиях остзейского особого порядка не было никакой возможности.

В зимнее время — рыбный промысел. Отсюда по всему краю направлялись торговцы снетками, сигами, лещами и разными русскими товарами (например, изделия, сплетённые из камыша). Для рыболовства юрьевские русские снимали у немецких помещиков рыбные ловли и в других местностях края, но иногда встречали сопротивление со стороны эстонцев, которые под угрозой убийства [84]требовали прекращения ловли, заставляя русских отказываться от приобретённого права в ущерб себе. И это при том, что рыбный промысел не давал средств к существованию из-за естественного прироста населения и хищнического способа ловли рыбы.

С ранней весны и до глубокой осени — полукочевой образ жизни в поисках пропитания работами иного рода, дающих от 29 до 90 рублей. Из них: 11 руб. — податный и паспортный сбор в год на человека, до 12 руб. — аренда земли под дом и огород, 1 руб. 50 коп. — за право ловли рыбы в озере, 20–30 дней работы на мызе барона — за сбор хвороста для топлива в лесу хозяина. Большинство мещан были постоянно обременено недоимками, и это препятствовало их переходу в крестьянское сословие, который удался лишь немногим счастливчикам.

Говоря о старообрядцах, автор записки с уважением отмечает, что этот могучий отпрыск народа, создавшего наше государство, несмотря на оторванность в течение более века от своей Родины, сохранил свою национальность, а также верования и обычаи и, обладая колонизаторскими наклонностями, сумел повлиять на эстонцев, сделать их солидарными с собою и отчасти обратить их в свою веру [85].

Далее помощник уездного начальника, имея в виду наплыв немецких иммигрантов в уезд и опасности, с ним связанные, делает следующие выводы политического характера.

— Если нельзя сделать, чтобы русские были господами в старинной вотчине русских царей, то следует позаботиться, чтобы они не были и слугами инородцев (т.е. немцев). Для этого необходимо, помимо организации и применения на практике целой системы мер к выкупу крестьянами земель у баронов, устроить и наделить землёй 10 тысяч русских, проживающих в Юрьевском уезде и представляющих самый благонадёжный и стойкий элемент, на который правительство в минуту опасности смело может опереться.

— Только поднятием русской народности, в связи с прочими мерами, можно ожидать успехов в проведении русского дела в здешнем крае.

— С поднятием русской народности, устройством экономического положения 10 тысяч русских мещан и избавлением эстонского народа от земельной зависимости от баронов здешний уезд будет иметь все условия для роста и правильного развития и, несомненно, будет всегда представлять собою часть земли русской {303} .

Приходится констатировать, что вышеописанная ситуация в Юрьевском уезде явилась тем частным случаем, в котором проявилось общее положение русских на прибалтийской окраине, а выводы, сделанные автором записки, были актуальны для всего Прибалтийского края. И это подтверждает ответ временного прибалтийского генерал-губернатора А.Н. Меллер-Закомельского на запрос председателя Совета министров П.А. Столыпина о русском населении в Прибалтийском крае.

Согласно данным местных губернаторов, в эстонских уездах (вместе с городами) Лифлянской губернии (Верроском, Перновском, Юрьевском, Феллинском, Аренсбурском, Эзельском) по состоянию на 11 октября 1908 г. насчитывалось 16 050 русских обоего пола, в уездах (вместе с городами) Эстляндской губернии (Ревельском, Балтийском порту, Везенбергском, Гапсальском, Вейсенштейнском) — 15 211 русских. Итого 31 261 человек. Согласно переписи 1897 г., обошедшей вопрос о национальности и ставившей вопрос о родном языке, в эстонской части Прибалтийского края русские составляли 4,5%. Правда, в Нарве их проживало 43,9% {304} , но Нарва входила в состав Петербургской губернии.

По данным Меллер-Закомельского, русское население края (т.е. Лифляндской, Курляндской и Эстляндской губерний) насчитывало около 100 тыс. человек. То есть русские в крае составляли ничтожное меньшинство. Примечательно, что нигде, за исключением деревень Юрьевского уезда, они не представляли сплошного населения и повсюду жили среди других народностей, рискуя быть ассимированными, заключив смешанные браки или же вследствие беспросветной нужды.