Любовь Воробьёва - Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.

На балтийский опыт генерал-губернатора Головина, который в секретном отчёте был доложен правительству всеподданнейше, честно и с нескрываемой горечью, наложился опыт Ю.Ф. Самарина, который был доведён до сведения общественности в виде открытой и страстной критики русской политики в Прибалтийском крае. В течение двух лет (с июля 1846 г. по июль 1848 г.) Самарин по поручению министерства внутренних дел работал в Риге в составе ревизионной комиссии. Занятый подготовкой исторического обзора рижского городского устройства, он по собственной инициативе расширил круг своих исследований и изучил положение края в целом. Кроме того, он имел возможность наблюдать деятельность двух генерал-губернаторов: Головина и Суворова. Выстраданные оценки, накопившиеся впечатления и чувства он отразил в своём первом публицистическом сочинении «Письма из Риги», датированном маем — июнем 1848 г. {179}

Осенью 1848 г. Ю.Ф. Самарин передаёт на прочтение влиятельным лицам Москвы и Петербурга (в частности, всему либеральному крылу петербургского чиновничества — от Киселёва и Милютина до министра внутренних дел Перовского, симпатизировавшему Самарину) рукописный вариант своих «Писем из Риги» (ввиду содержащейся в них резкой критики правительства они не могли быть напечатаны). Лифляндский генерал-губернатор князь Суворов (известен своей фразой — «Признаюсь, я не понимаю, к чему эта заботливость о православии, о распространении здесь русской народности. Остзейцы преданы Государю — к чему же более?») почувствовал себя прямо затронутым натиском Самарина и, поддержанный петербургскими влиятельными остзейцами, подал жалобу государю. Министр внутренних дел Перовский сделал всё, что мог, чтобы замять дело. Николай I хотя и счёл Самарина неправым, но не предал его суду, а посадил на двенадцать дней в Петропавловскую крепость и посылал к нему для беседы своего духовника протопресвитора Бажанова. Затем 17 марта 1849 г. состоялся разговор Николая I и Самарина, в котором царь противопоставил традицию русской окраинной политики и идею консервативной государственности аргументам полемического выступления автора «Писем из Риги». Николай I посоветовал Самарину служить верою и правдою, а не нападать на правительство. Сочинение же Самарина император всё же оставил у себя. Через три десятка лет внимательным читателем и почитателем Самарина станет внук Николая I император Александр III.

Поводом к принятию новых остзейских крестьянских законов послужил протест крестьян, выразившийся в переселенческом движении, а затем и в готовности переменить «немецкую» веру на «русскую». Но дело было ещё и в другом: с восшествием на престол Александра II (1855 г.) во всей империи развернулась подготовительная работа по отмене крепостного права. Поскольку в ходе дискуссии высказывались мнения, неприемлемые для немецких помещиков, в частности об освобождении крестьян с земельным наделом, остзейцам было важно опередить центральную власть, с тем чтобы её решения, касавшиеся империи в целом, не были распространены на Прибалтийский край {180} .

Немецкий элемент вовсе не собирался поступаться своими сословными интересами и привилегиями ради обеспечения унификации аграрного законодательства в рамках всей Российской державы. Аграрные реформы в Лифляндии и Эстляндии были продолжены, но принципиальных изменений в отношении собственности и, соответственно, в жизнь крестьян они не привнесли. Новые крестьянские законы были высочайше утверждены: для Лифляндии — в 1849 г. (и почти в том же виде снова в 1860 г.), для Эстляндии — в 1856 г. и для о-ва Сааремаа — в 1865 г. Эти законы в очередной раз подтверждали право собственности помещиков на принадлежавшую им землю. Основное нововведение заключалось в том, что теперь помещику запрещалось присоединять по своему усмотрению к имению ту землю, которой крестьяне непосредственно пользовались как арендаторы. Речь идёт о так называемой ваковой земле в Лифляндии и крестьянской арендной земле в Эстляндии. Её помещик мог только сдавать в аренду или продавать крестьянам. Таким образом, в законодательном порядке был поставлен предел своевольному уничтожению помещиком крестьянских дворов. Помимо помещичьей и крестьянской (или податной) была предусмотрена так называемая квотная земля в Лифляндии (занимала пятую часть крестьянской земли) и так называемая шестидольная в Эстляндии (занимала шестую часть крестьянской земли). Она служила для помещика земельным резервом и обеспечивала ему даровую рабочую силу: эту землю крестьяне были обязаны обрабатывать для помещиков. Доходы от этой части земли могли идти на оплату наёмной рабочей силы и на осуществление разного рода инноваций. Согласно реформам, помещики сохраняли право неограниченного использования как своей, так и квотной (шестидольной) земли.

С учётом превращения помещиков и зажиточных крестьян в капиталистических предпринимателей, использовавших наёмный труд и нуждавшихся в капитале, отработочная, барщинная аренда заменялась арендой денежной. Сохранение барщинной аренды допускалось только как временное явление. Барщинная аренда исчезла с окончательной отменой барщины только в 1868 г.

Не вызывает сомнений, что проведённая кодификация, утвердившая остзейскую сословную структуру в качестве особого элемента общегосударственной системы, во многом определила ограниченный характер аграрной реформы в прибалтийских губерниях. Так, рыцарские поместья могли покупать только представители остзейского дворянства, в Эстляндии — только матрикулированного дворянства. Тем самым был закрыт доступ к землевладению в крае не только помещикам и предпринимателям из внутренних губерний России, но и представителям зажиточных слоев сельского и городского населения края.

Не были поставлены пределы и вопиющей обездоленности основной массы крестьян. Когда в случае непредвиденных хозяйственных затруднений (неурожай, околела лошадь, произвольное повышение помещиком платы за аренду и т.д.) крестьянину нечем было расплачиваться с помещиком, он в конце концов лишался своего хозяйства и превращался в барщинника или бобыля. Так формировался резерв рабочей силы для помещиков и зажиточных крестьян-дворохозяев. Чтобы заставить бобылей идти батраками в имения и крестьянские усадьбы, в Лифляндии запрещалось крестьянам-арендаторам выделять землю бобылям. Тот, кто не находил работы, объявлялся бродягой и в принудительном порядке посылался на работу в волость, в имения или на фабрику.