Любовь Воробьёва - Прибалтика на разломах международного соперничества. От нашествия крестоносцев до Тартуского мира 1920 г.

Во всеподданнейшем отчёте от 10 февраля 1848 г. Головин попытался ответить на им же самим поставленный вопрос: «Следует ли допустить, в видах государственных, переход этот (т.е. в православие) или же остановить оный, как потрясение, нарушающее спокойствие всего немецкого в балтийских наших губерниях сословия, — сословия, в котором сосредоточивается общественная и умственная деятельность края?» {176}

По мнению Головина, стремление эстонцев и латышей к перемене веры представляет замечательное событие в истории Прибалтийского края. Хорошо зная отношение крестьян в этом крае к своим немецким помещикам, он видел настоящие причины такого движения и потому допускал, что не чисто религиозное чувство побуждало лифляндских крестьян переменить веру {177} . В его понимании это был акт национального самосознания туземных племён, которое наконец пробудилось в стремлении слиться с русской национальностью в русско-религиозном элементе, чтобы покончить со своим многовековым уничижением, перейдя к мощному корню русского племени. Поэтому Головин был убеждён, что, стоит устранить условия, затрудняющие переход в православие (отрицание житейских выгод, шестимесячный срок и т.д.), и тогда крестьяне не только Лифляндской губернии, но и Эстляндской, и даже Курляндской захотели бы перейти в русскую веру. Было ли б справедливо возбранять им это? — спрашивает в своём отчёте Головин, хотя для него самого ответ очевиден.

Головин не скрывает иронии, когда отмечает, что, конечно, «не усердие к своему вероисповеданию», заставляет немецкое сословие столь упорно противиться движению крестьян. Немецкому дворянству, как пишет он в своём всеподданнейшем отчёте, недостаточно занимать высшие посты в Российской империи, служить на военном и гражданском поприще сравнительно в гораздо большем числе, а весьма часто и с большим отличием, нежели русское дворянство. Оно хочет, чтобы и весь Балтийский край сохранил немецкий характер. Поэтому им важно не допустить, чтобы крестьяне, ничего общего не имеющие с германским происхождением, переменой веры не расторгли единственную связь, соединяющую их с немецкими жителями края, которые составляют едва 11-ю часть всего населения. Конечно, такой переворот изменил бы положение целого края. Немцы из господствующего элемента оказались бы на положении малочисленных пришельцев между инородными и совершенно чуждыми им племенами. Лютеранские церкви пришли бы в упадок, ибо нельзя допустить, считает Головин, чтобы крестьяне, принявшие православие, продолжали исполнять повинности в пользу лютеранских церквей. С другой стороны, с распространением русской веры одноплеменное с Западной Европой дворянство оказалось бы окружённым религиозно-русским элементом, со всеми учреждениями и обрядами Православной Церкви, отвергаемыми протестантством. Поэтому лифляндское дворянство употребило все средства и усилия, чтобы подавить переход коренного населения в русскую веру. Головин с горечью констатировал: «Одним словом, в эту эпоху народного колебания Церковь Православная в Лифляндии подверглась почти такому же гонению, какое она терпела в XVI и XVII веках от поляков под влиянием римско-католического духовенства, с тою только разницей, что там заставляли русский народ силою переходить из православного вероисповедания в римско-католическое, а здесь не допускают его принимать православие и заставляют поневоле оставаться в лютеранстве. Но поляки побуждались тогда подлинным чувством религиозного фанатизма, и притом действовали согласно с видами правительства, тогда как в Лифляндии дворянство открыто противится силе закона, не воспрещающего латышам и эстам добровольно переходить в лоно нашей Церкви, и употребляет лютеранство как средство только, дабы удержать тех и других под господством немецкой своей национальности».

Приводя свои доводы в пользу «обрусения» края, Головин пытается играть на тех же чувствительных струнах верховной власти, что и немцы. Это стабильность и спокойствие на прибалтийской окраине, крепкие позиции самодержавной власти. Ведь не случайно пасторы, помещики и местные немецкие власти в своих донесениях в Петербург и в просьбах прислать войска называли движение крестьян к православию бунтом, обвиняли православных епископов в подстрекательстве, а сами клялись в верности государю. В их интерпретации перемена веры дестабилизирует край, тогда как сохранение позиций лютеранства и верного царю остзейского привилегированного сословия явится фактором защиты прибалтийских губерний от всякого рода потрясений.

В своём всеподданнейшем отчёте Головин осторожно полемизирует с немецким подходом. Он обращает внимание на то, что остзейские дворяне и бюргеры благодаря своей немецкой национальности являются членами многочисленного германского семейства в Европе и с давнего времени участниками в западноевропейских умственных и материальных успехах. Однако в этом Головин усматривает не только выгоды, но и опасность для России. Ведь помимо успехов образования и науки, комфортной устроенности быта, так восхищающих русских путешественников, с Запада проникали в Россию атеизм, социалистические учения, пропаганда революции и антигосударственного террора, то есть всё то, от чего Николай I хотел бы оградить империю, приняв национальную идею: самодержавие, православие, народность. Намекая на революционные события в Европе в 1848 г., Головин подчёркивает, что именно русский элемент составляет могущество России: в русском народе, в который ещё не проникли с Запада «демагогические начала», теплится непритворное чувство преданности самодержавной власти и благоговения к священному лицу земного царя, тогда как прикосновение к европейскому элементу более образованных классов не осталось и в России безвредным.

Затем Головин предлагает лицам, более опытным в науке государственного управления, решить, что в видах государственных и политических, а также для единства империи в настоящем и будущем полезнее: предоставить латышам и эстонцам свободно переходить в лоно Православной Церкви и через это соединить их с русским элементом или же, затрудняя этот переход, удержать их в протестантском вероисповедании, к которому они более чем равнодушны, а через религию удержать и под господством чужеземного элемента, России постоянно не благоприятствующего. Своё заключение Головин делает в сноске к всеподданнейшему отчёту: «Если принять в рассуждение, что единство религии сближает между собой народы разноплеменные, тогда как различие вероисповеданий разделяет народы даже одноплеменные, как, например, поляков с русскими, тогда уже не всё равно, будут ли коренные жители Балтийского нашего края, латыши и эстонцы, всего числом до 1 400 000, одной веры с русскими или останутся лютеранами» {178} .