Ш Талейран - Мемуары

Но я возвращаюсь к событиям 1801 года и последующих лет. Папа видел полное осуществление конкордата без каких бы то ни было осложнений для Франции; несмотря на существовавшие разногласия, противодействие было несерьезно, возникало редко и не имело последствий.

Нужно, однако, сказать, что в этом вопросе Пий VII проявил властность, выходившую из обычных рамок, и если бы в другое время какой-либо папа попытался воспользоваться такой властью, он встретил бы противодействие: именно Пий VII без суда сместил епископов и уничтожил во Франции без соблюдения формальностей более половины всех епископств. В другую эпоху было бы признано, что это находится в полнейшем противоречии с правами галликанской церкви. Но в данном случае не могло быть сравнения с нормальными временами; было немыслимо и казалось бы смехотворным ссылаться на эти права и требовать их применения. Папа бесплодно истощил перед этим меньшинством из тридцати шести епископов самые убедительные доводы, а затем, опираясь на большинство французских епископских кафедр, он прибег к единственному возможному средству для уничтожения раскола, с которым настоятельно нужно было покончить. В самом деле, какое другое средство мог применить папа? Как ни искать, его нельзя себе даже представить. Аббат Флери, ревностный приверженец галликанской церкви и, конечно, весьма мало склонный расширять власть папы, говорит, однако, в своей речи о правах галликанской церкви, что, когда дело касается соблюдения правил и канонических постановлений, "власть папы верховна и возвышается над всем". Боссюэ говорит примерно то же самое: "Нужно сказать, следовательно, с еще большим основанием (добавляет в одной из своих работ Эмери), что власть папы верховна и возвышается над всем, даже над каноническими постановлениями, когда дело касается сохранения церкви или значительной ее части, потому что канонические правила и постановления созданы только для поддержания этих великих интересов". Отец Томассен также говорит в своей известной большой работе о дисциплине в церкви: "Ничто не соответствует в такой степени каноническим постановлениям, как нарушение их, когда из этого нарушения должно проистечь большее благе, чем из самого их соблюдения".

Итак, в этом сложном вопросе Пий VII обнаружил одновременно твердость характера и глубокое знание истинных начал. Он уничтожил раскол, не раздражая, не оскорбляя епископов, принявших гражданское устройство, и, не уступив ни в одном пункте, он тем не менее в результате восстановил всюду спокойствие.

Все же в епархиях, в которых прежние епископы не сложили с себя сана, многие были смущены. Сохранив за собою свою юрисдикцию, некоторые из таких пастырей согласились, однако, на исполнение их обязанностей заменявшими их епископами, чем была восполнена недостаточность прав последних. Но те, которые по своим политическим взглядам были наиболее враждебны революции в самом ее принципе и которыми это чувство владело безраздельно, оказали самое сильное противодействие и не подумали дать такого согласия. Это упорное сопротивление не привело, впрочем, ни к тому результату, ни к тем последствиям, на которые они рассчитывали и которых им следовало бы опасаться. Те прихожане их епархий, совесть которых была особенно боязлива, испытывали, может быть, в течение короткого времени беспокойство; они не замедлили, однако, понять, что так как их прежний епископ не желает явиться к ним или сложить с себя по требованию папы сан, то они безусловно не заслуживают упрека, оказывая в подобных обстоятельствах доверие новому епископу, присланному к ним папой.

Епископы, оставшиеся в Лондоне, конечно, со скорбью наблюдали, как люди, проникнутые их доктринами, подобно аббатам Бланшару и Гаше, доводили до крайностей выводы (однако довольно правильно сделанные) из них, издавали в Англии и ввозили во Францию множество пасквилей на папу, в которых они неистовым стилем, казавшимся заимствованным у Лютера, объявляли его еретиком, схизматиком, отрешенным от папства и даже от священства; они говорили, что одно произнесение его имени во время обедни является кощунством, что он такой же чужой для церкви, как еврей или язычник; они твердили о его преступлениях, о зрелище соблазнов и т. д... Я не изменяю ни одного слова. Будем верить, к чести епископов, составлявших то, что называлось тогда малой церковью, что при всей их оппозиционности они не одобряли это безумное исступление, хотя оно и предназначалось, по-видимому, для них. Впрочем, оно было торжественно осуждено двадцатью девятью ирландскими католическими епископами и лондонскими викариями. Нужно добавить, что во Франции, где эти пасквили распространялись, они получили надлежащую оценку во всеобщем пренебрежительном к ним отношении. Кажется, полиция передала или намеревалась передать дело о них суду, но даже это не помогло им выйти из полной безвестности.

Одновременно с конкордатом Бонапарт издал в форме закона органические статьи, распространявшиеся на католическое и на протестантское духовенство. Некоторые из этих статей вызвали недовольство папы, поскольку они, по-видимому, ставили французскую церковь в слишком большую зависимость от правительства даже в вопросах второстепенного значения. Он сдержанно возражал против этого, просил внести исправления и постепенно добился, даже без большого труда, существенных изменений. Впрочем, некоторые из этих статей были временными и действие их должно было кончиться вместе с обстоятельствами, вызвавшими их введение. Другие естественно вытекали из старинных прав галликанской церкви; на их изменение нельзя было согласиться, и папе не следовало бы на это надеяться. Для заключения конкордата пришлось временно отказаться от этих прав, но, когда цель была достигнута, следовало немедленно восстановить наши привилегии. Все, что действительно требовалось, было дано, если не сразу, то по крайней мере с течением времени. Папу, как это будет видно дальше, вполне поддерживал в его стремлениях нантский епископ и папский посол, кардинал Капрара. Последний знал характер Наполеона, и все его поведение отличалось большой рассудительностью и чрезвычайной умеренностью; он умел достигать, боялся раздражать и был слишком доволен тем, чего удалось добиться, чтобы подвергать эти достижения опасности.

Кардинал Капрара, назначенный папским послом при Бонапарте, имел самые широкие полномочия, данные ему буллой "Dextera..." от августа 1801 года и буллой "Quoniam..." от 29 января того же года, для проведения конкордата, возведения в сан новых епископов и устранения всех затруднений, которые могли бы возникнуть. Но, хотя конкордат был заключен и подписан в Париже 15 июля 1801 г. и утвержден Пием VII в августе, он был обращен в закон (вследствие того, что раньше этого срока не собрался законодательный корпус) лишь 8 апреля 1802 года; только с этого дня, принеся тогда же (8 апреля) присягу лично первому консулу, папский посол мог приступить к своим обязанностям и возводить в сан новых епископов. В его присяге можно было установить заметную, правда, только для очень опытного глаза, небольшую разницу между тем, что предписывалось постановлением консулов, и теми выражениями, которые он употребил. Постановление гласило кратко: "Он поклянется и обещает согласно обычной формуле сообразоваться с законами государства и с правами галликанской церкви". Между тем кардинал поклялся и обещал (по-латыни) соблюдать конституцию, законы, уставы и обычаи Французской республики и в то же время "ни в чем не действовать вопреки власти и юрисдикции правительства республики, как и правам, свободе и привилегиям галликанской церкви". Всему этому предшествовало торжественное обращение к первому консулу, с каким не обращались, вероятно, ни к одному монарху. При ближайшем ознакомлении нельзя не обратить внимания на то, что вместо обещания сообразоваться с правами галликанской церкви (что означает известное присоединение к ней или по крайней мере признание этих прав) он дал только обещание ни в чем не действовать вопреки им, имевшее чисто отрицательное значение. Впрочем, разница в отношении результатов ничтожна или, вернее, ее вообще не было, так что на этом можно было бы не останавливаться. Кроме того, в другой части своей присяги он обещал больше того, что от него требовалось, и вместо того, чтобы поклясться сообразоваться с законами государства, он дал более определенную положительную клятву в соблюдении конституции, законов, уставов и обычаев республики.