Гельмут Гюнтер - Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941

Эллисон, которого я прибыл сменить, был без ума от радости снова вернуться в батальон. Правда, он ни сном ни духом не знал, что его там ожидает направление на курсы кандидатов в офицеры. И тут же умчался. Под деревьями стояли штабные машины. Отбыть мне полагалось, по-видимому, не раньше ночи. Сидевший за столом у деревянного домика командир дивизии жестом подозвал меня:

– Ну, солдат, из какой вы части будете?

Я попытался вытянуться по стойке «смирно». И впервые подумал о своем левом плече. Мой инструктор в свое время заявил мне, что я в обмундировании напоминаю ему скрипача из кафешантана. Никто ни до ни после него подобного сходства не улавливал. Скорее всего, остальные просто не имели ни малейшего представления ни о кафешантанах, ни о скрипачах. Короче говоря, мое левое плечо напомнило о себе, и я незаметно попытался поднять его чуть выше. Наш командующий дивизией, вызывавший у нас безграничное уважение, ничего не заметил и никакого сходства ни с кем не усмотрел. Так что, роттенфюрер Зубяк, вы были не правы!

Группенфюрер Хауссер желал знать, как идут дела в голове колонны, замечал ли я по пути сюда заторы, стоящие на обочинах неисправные грузовики и тому подобные вещи. Отвечал я ему лаконично и ясно, как учили. Вскоре мне разрешили идти, и я стал искать, где мне «позаимствовать» подножку мотоцикла. И к вечеру она у меня была!

Я мчался по бескрайним российским просторам в свое подразделение. Прибыл Ципп. Целый день он угробил на поиски нашей дивизии. Его мотоцикл был в таком состоянии, что его и мотоциклом не назовешь. Еще бы – отмахать столько! Вскоре начальство приняло решение не посылать на такие расстояния посыльных на мотоциклах – бессмысленно и рискованно.

Офицер связи дивизии позволил мне самому решать, то ли отправляться назад в батальон, то ли продолжить следовать на юг в составе отделения дивизионных мотоциклистов-посыльных. Я долго не раздумывал. Во-первых, то, что я стащил подножку, могло в любую минуту выясниться, и тогда неприятностей не оберешься; во-вторых, не обязательно все должно быть так плохо, как описал мне Ципп. Заправив бак под крышку, я доложил кому следует и отъехал.

К концу лета 1941 года фронт представлял собой изломанную, кое-где прерывистую линию. Иногда наш маршрут следования проходил через глубокий тыл, а иногда вплотную к линии фронта. Бывало, что мы проскакивали контролируемые русскими участки территории, но узнавали об этом лишь по прибытии к своим. Мы всегда предпочитали кратчайший путь, и, как правило, нам было плевать на все эти изгибы линии фронта.

Я уже говорил, что мотоциклетный батальон являлся подразделением первого эшелона. То есть иногда, если того требовала обстановка, батальон поднимали по тревоге и перебрасывали на прикрытие тех или иных участков или, например, на боевое охранение флангов дивизии на марше или же туда, где внезапно возникала опасность прорыва сил противника. Потом на передний план выходил разведбат. Эти два подразделения представляли собой «глаза дивизии», поэтому всегда должны были быть под рукой.

«Обеспечение безопасности» – фраза эта звучала в принципе вполне обыденно. Ничего героического она не подразумевала. Напротив, имелось в виду заурядное боевое охранение. И чаще всего все сводилось именно к охранению. Хотя «обеспечение безопасности» можно было понимать и как бой с численно превосходившим противником, уверенным, что наносит удар в самое уязвимое место и что решительно все козыри у него на руках. И в нашу задачу входило разубедить его в этом и дать дивизии возможность до конца выполнить поставленную ей задачу.

В этих целях батальон располагал и необходимой огневой мощью. В отличие от обычного пехотного мотоциклетное отделение насчитывало командира и семерых бойцов. В дополнение к обычным вооружениям пехотинцев оно располагало двумя легкими пулеметами. Три отделения составляли взвод. Три взвода плюс так называемый тяжелый взвод с минометом и тяжелым пулеметом и штабом роты – роту. Наш батальон имел в своем составе три такие мотоциклетные роты, тяжелую пулеметную роту и роту тяжелого оружия, состоявшую из противотанкового взвода, взвода легких пехотных орудий и саперного взвода. Если добавить к этому взвод связи, мотоциклистов-посыльных и батальонного врача вместе с его ассистентами и, кроме того, тыловиков, вы получите полную картину подразделения, в котором мне пришлось воевать. Впечатляет, как по-вашему?

Где же мне найти свой батальон? Кроме нашей дивизии в южном направлении перебрасывалось множество других соединений и частей. Колонны, отправлявшиеся по маршруту следования, в пути разреживались и к прибытию в пункт назначения разбивались на группы по четыре-пять автомобилей и других транспортных средств, каждая из которых стремилась отыскать своих. Темп! Темп! Темп! – вот что не сходило с повестки дня! Разумеется, переброска осуществлялась не по одной-единственной дороге. Да и термин «дорога», как нетрудно понять, использовался лишь условно, поскольку здесь ни о каких дорогах в нашем понимании речи быть не могло. Рабоче-крестьянский режим СССР так и не нашел времени на постройку дорог [11]. И мчаться по здешним «дорогам» на 60–80 км в час было недостижимой мечтой. Я обливался потом, пытаясь пробраться через грязь и заболоченные участки, и постепенно понял, что Ципп нисколько не преувеличивал, рассказывая мне о своих скитаниях.

Где-то около полудня в одной из деревень я натолкнулся на группу солдат. И даже поел из их полевой кухни. За три дня до этого они видели мотоциклистов с теми же тактическими знаками, что и на моей машине. Это означало, что я на верном пути.

Удар, потом металлический лязг, и мое заднее колесо стало выписывать восьмерки. Так, еще один прокол. Ну это уж на самом деле чересчур! Проклиная все на свете, я принялся счищать грязь с покрышки заднего колеса. Потом снял его. Держа камеру в руках, я убедился, что никакое латание тут не поможет. С тяжким вздохом я полез в ящик, где лежала шина-запаска, которую Бела все же вернул мне. Несколько минут спустя можно было ехать дальше.

Пока я менял колесо, зарядил отвратительный дождь. Все вокруг превратилось в сплошную серую стену, усугубляя и без того не слишком радостное чувство одиночества. А на часах между тем было уже 20:00, и я постепенно сообразил, что неплохо бы позаботиться и о ночлеге. У меня совершенно не было желания тащиться ночью по незнакомой местности и по сквернейшим дорогам. На этом мои смелость и решительность заканчивались! Я уже начал сомневаться, на ту дорогу ли я выехал. И потом, чья это территория? Наша? Или ее контролируют русские? Здесь не было четко определенной линии фронта, некому было следить за всякого рода лазутчиками, а о том, чтобы добраться до соседней части, и мечтать не приходилось.