Гровер Ферр - Убийство Кирова: Новое расследование

Вадим Роговин должен был иметь информацию о содержании архива Троцкого от Бруэ, поскольку представляется, что сам он не имел персонального доступа к архивам Троцкого. Разумно предположить, что эти люди, два самых выдающихся ученых на тот момент в мире, занимавшихся Троцким, общались друг с другом. Однако Роговин цитирует лишь одно письмо, в котором Седов обсуждает то, что он и Троцкий должны признать, а что им следует скрыть.

Это не является доказательством того, что они считали показания Смирнова и Больцмана фальшивыми.

Таким образом, у нас есть доказательства, что Троцкий и Седов лгали о Бавене. Бавен действительно встречался с Седовым и, по словам Бруэ, «кажется, согласился привезти обратно в Советский Союз сообщение самой троцкистской группе». Смирнов признался, что это письмо, которое он датирует ноябрем 1932 г., содержало террористические инструкции. Бруэ и Роговин отрицают это, но не подкрепляют это отрицание никакими доказательствами.

Ни у Бруэ, ни у Роговина нет вразумительного объяснения тому, что Троцкий и Седов лгали здесь. Бруэ пытается объяснить это следующим образом:

Седов сначала задавался вопросом, говорить ли ему публично правду, но наконец решил отрицать все, кроме доказанных контактов, что казалось ему единственным способом помешать уничтожению подсудимых (Вrоиё, Р. Op. cit. Р. 99).

Роговин полагает:

Подобные факты убеждают в том, что Троцкий и Седов решили отрицать все то, о чем не было доподлинно известно сталинским инквизиторам (ibid.).

Такие заявления не объясняют, почему Троцкий просто не опубликовал письмо, которое он дал Гавену, удалив имена людей. Гавен и многие другие уже были известны НКВД, поэтому это не подвергло их большей опасности. Опубликование этого письма было бы серьезным вызовом Сталину и НКВД и веским документальным доказательством, что Смирнов, Гольцман и другие лгали, когда говорили, что Троцкий понуждал к «террору» — убийству.

Однако если письмо, которое Седов передал Гавену, действительно поддерживало «террор», как заявляли Смирнов и Вышинский, то, конечно, Троцкий и Седов не могли опубликовать его. Следовательно, их отказ признаться в дискуссии с Гавеном и передаче ему сообщения и их отказ опубликовать сообщение, которое они дали Гавену, по меньшей мере, оставляет открытой возможность того, что Троцкий действительно поддерживал «террор» в этом письме. Как мы увидим, рассматривая свидетельства по делу Кирова на Втором московском процессе в январе 1937 г., точно такая же ситуация возникла несколько месяцев спустя в отношении письма Радеку.

В начале 1980-х годов Гегги обнаружил, что архив Троцкого в Гарварде был «очищен» от инкриминирующих материалов. Нельзя ожидать никаких дополнительных доказательств о контактах Троцкого-Седова с Гавеном или другими подполыциками-оппозиционерами из этого источника. Возможно, что такие материалы могут содержаться в бывших советских архивах в России все еще под грифом «совершенно секретно».

В 2010 г. шведский исследователь Свен-Эрик Хольмстрём доказал, что Троцкий устроил дымовую завесу изо лжи и фабрикаций перед комиссией Дьюи. В своих тщательных исследованиях показаний Гольцмана на Московском процессе 1936 г., показаний Троцкого и его свидетелей на слушаниях комиссии Дьюи, фотографий Гранд-Отель Копенгаген и Бристоль Кондитори (кафе) и коммунистической прессы того времени Хольмстрём доказал, что коммунистическая пресса была правдива. Гольцман говорил правду об отеле «Бристоль». Лгали как раз Троцкий и его свидетель Эстер Филд [85] Holmstrom, Sven-Eric. Trotsky, Hotel Bristol and the Scandinavian Periphery («Троцкий, отель Бристоль и скандинавская периферия») // Cultural Logic , 2008 ( http://clogic.eserver.org/2008/Holmstrom.pdf ). .

Как подчеркивает Хольмстрём, Троцкий серьезно рисковал с ложью о деле с отелем «Бристоль». Датская компартия все-таки проверила его рассказ и опубликовала свои находки в своей газете. Если бы кто-нибудь в широкой прессе разобрался до конца с этой историей, то факт, что Троцкий лгал, стал бы широко известен. Это, в свою очередь, могло дискредитировать расследование комиссии Дьюи. Фактически сама комиссия легко могла бы взять на себя труд проверить вопрос об отеле «Бристоль».

Если бы Гольцман на самом деле лгал в своих показаниях о встрече с Троцким, Троцкий мог бы просто отрицать встречу с Гольцманом где угодно в Копенгагене в ноябре 1932 г., хотя то, что он действительно был в Копенгагене в то время, — документально подтвержденный факт. У Гольцмана не было никаких других доказательств встречи. То, что Троцкий пошел на риск, солгав об этом с целью усилить отвлекающий маневр в отношении названия гостиницы, о которой вдет речь, наводит на мысль, что ему, видимо, было что скрывать и что стоило риска лжи, чтобы скрыть это.

Из источников за пределами Советского Союза нет прямого подтверждения покушения, которое замышлял троцкистско-зи-новьевский блок в убийстве Кирова. Но такое подтверждение вряд ли стоит ожидать. В интересах секретности подробности такого заговора были бы доверены небольшому количеству людей. Опытные конспираторы, такие как Троцкий и его сын, не рассказали бы никому, кому не «нужно знать».

И все-таки у нас есть подтверждение ряда подробностей на Московском процессе из лучшего возможно источника за пределами советского контроля — от Троцкого и его сына. Троцкий и Седов публично отрицали эти заявления — доказательство того, что они считали, что эта информация усилит правдоподобие заявлений, сделанных главными обвиняемыми на процессе, — что они фактически и делают. Подтверждение этих заявлений, которые мы можем проверить, разумеется, не доказывает, что все заявления и обвинения, сделанные на процессе, были равно истинными. Но это усиливает впечатление достоверности тех пунктов обвинения, которые нельзя подтвердить непосредственно.

Мы также знаем, что публичные заявления Троцкого и Седова нельзя принимать за чистую монету. Поскольку мы подкрепили заявления, сделанные на процессе, которые публично опровергли Троцкий и Седов, то мы можем быть уверены, что они, вероятно, опровергали бы и другие, еще более инкриминирующие обвинения, особенно, если они были в действительности правдивыми.

Второй московский процесс официально известен как «дело антисоветского троцкистского центра», а неофициально — как процесс Пятакова-Радека — по фамилиям двух самых известных обвиняемых. Он проходил с 23 по 30 января 1937 г. Лено отбрасывает свидетельства, полученные на этом процессе, в большей степени, чем свидетельства Первого суда.