Абдурахман Авторханов - Технология власти

Но судьба решила иначе. Хрущев через каких-нибудь год-полтора сам становится "руководителем московских большевиков" прямо со школьной скамьи, а еще через пять-шесть лет попадает в Политбюро. Это было головокружительной, загадочной и беспрецедентной карьерой совершенно неизвестного человека в партии. Вместе с тем, она казалась необъяснимой и с точки зрения личных качеств самого Хрущева.

На Украине Хрущев не смог сделать и средней карьеры, его личное знакомство с Кагановичем было, как сказано, тогда весьма проблематично, в Академии он пробыл лишь один год. Правда, он был избран в первые же дни секретарем партийной ячейки Академии, но и то потому, что, во-первых, был "пролетарием от станка", во-вторых, самым старшим по возрасту и по партийному стажу среди ее слушателей. И как оратор он не отличался от других какими-либо преимуществами, если преимуществом не считать его темпераментность и активность на всевозможных собраниях. Будучи оратором "на все темы", Хрущев тем не менее не просто болтал, как это многим казалось. Он был первым основоположником той новой школы ораторского искусства в большевизме, которая пришла на смену старым школам: блистательного Троцкого и академического Бухарина. Речи Троцкого, напечатанные без указания оратора, без малейшего труда можно узнать именно как его речи, так же и сочинения Бухарина — как бухаринские. Такими же ярко индивидуальными были стили и других вождей большевизма — Ленина, Луначарского, Каменева и др. Новая школа не признавала и не признает индивидуального стиля — речи Молотова, Кагановича, Хрущева, Маленкова, Булганина отличаются друг от друга только именами их произносящих. Речь Булганина может быть приписана с таким же основанием Хрущеву, как речь Хрущева Маленкову и обратно. Это был современный новый, безличный, "коллективный" стиль с одним и тем же запасом слов и с такими же стандартными предложениями при абсолютном отсутствии особых ораторских приемов, звонких фраз, лирических отступлений и даже личного местоимения. Они, собственно, и не говорили за себя или от себя. Эти новые ораторы говорили от имени партии вообще и от имени Сталина в особенности. Только у Сталина сохранился индивидуальный стиль, но без особого злоупотребления "лирикой" и без частого обращения от собственного лица. Этот стиль ораторского искусства хрущевской школы был целиком перенесен и в общую публицистику. Если вы возьмете передовые статьи различных советских газет — от "Правды" и "Известий" до самых захолустных листков — и проанализируете их с точки зрения языка и стиля, то вам покажется, что они написаны одним и тем же лицом. Зато этот безличный стиль отличается одним общим преимуществом: при всем внешнем многословии он строго целеустремлен и бьет в одну точку. При всей кажущейся "общности" он весьма конкретен, содержателен, предметен. В этой "публицистике" сказано все, что сегодня надо сказать, и ничего не сказано сверх этого. Об одном и том же событии внутри или вне страны сотни "передовиков" газет в Ленинграде, Москве, Владивостоке, Ташкенте, Тифлисе и т. д. напишут в одно и то же время, не сговариваясь между собой, сотни передовых, поразительно сходных между собою не только по содержанию и языку, но даже и по нюансам мысли. Такой унификации мысли людей, разных, все-таки, по своему характеру и индивидуальным способностям, сталинизм достиг именно через школу Хрущевых.

Но Хрущев имел успех как основоположник этой новой школы только после того как он добрался до власти, а добрался он до нее не в силу своего ораторского искусства. Тогда в чем же причина его столь стремительной и загадочной карьеры? Подобный вопрос задавали себе и многие из обойденных конкурентов и тайных завистников Хрущева в Москве в тридцатых годах. Задавали, но никак не могли найти на него удовлетворительный ответ. Конкуренты видели в Хрущеве "случайного выскочку", завистники говорили о "случайном счастье". Доводы конкурентов сводились к простой формуле: "Хрущев человек без лица и без личного "я". Но он доказал, что язык может довести не только до Киева, но и из Киева до Москвы. Доводы завистников о "случайном счастье" были менее образными, но едва ли более убедительными. Они вертелись, главным образом, вокруг жены Сталина — Надежды Аллилуевой. В той же академии вместе с Хрущевым училась и она. Сталин делал иногда неофициальные визиты в академию или временами (во время выпусков, праздников) принимал группы слушателей. Поступал он так не только потому, что жена училась там, а в силу своих обязанностей — академия носила его имя и Сталин взял на себя персональное "шефство" над ней. К тому же, академия считалась первым опытным учебным заведением в этом роде и была создана специальным решением ЦК по инициативе того же Сталина. Соответственно, она пользовалась многими привилегиями: категория "личного учета" слушателей в ЦК ("номенклатура ЦК"), снабжение из специального распределителя, обслуживание Лечебно-санитарного управления Кремля, персональные путевки на отдых и денежные субсидии во время отпуска по линии лечебной комиссии ЦК, отдельные квартиры (или комнаты), месячное содержание — так называемый "партмаксимум" (в партии существовал тогда без различия ранга определенный по географическим поясам "максимум" жалования, получать сверх которого никто не имел права). Кроме того, у академии был непосредственным шефом единственный "супер-капиталист" страны — Высший Совет Народного Хозяйства (ВСНХ), — который своим будущим "красным директорам" делал дополнительные материальные поблажки. Руководители ВСНХ, угождая академии, знали, что этим они одновременно угождают и сталинской семье.

Счастлива была та школа, где училась жена самого "хозяина". Не только с начальством этой школы (а Хрущев, как секретарь партийной ячейки, тоже был "начальником"), но и с рядовыми ее слушателями считались всякие партийные подхалимы и карьеристы из высших сфер: ведь этот безвестный слушатель сидит ежедневно на одной учебной скамье с женой самого "хозяина"! Что же тогда говорить о Хрущеве, который был прямым партийным "хозяином" жены верховного "хозяина"! Как таковой, Хрущев, конечно, имел доступ и в дом Сталина. Его приглашали и на семейные праздники в Кремль. Он вносил в эту обюрократившуюся и давно оторвавшуюся от народа душную официальную среду некий свежий "ветерок" низов. Вносил своей внешней необтесанностью, первичностью, "народностью" и ярким практическим умом. Он не был ни "салон-кавалером", ни придворным шутом — в тех и в других в Кремле недостатка не было. Он был тем, кого до сих пор не было здесь — первым классическим представителем напористо рвущегося к власти второго поколения большевизма. Это поколение не участвовало в Октябрьской революции: некоторые — по молодости (Маленков), другие — в силу отсутствия тогда достаточного политического нюха (Хрущев), но зато оно участвовало в партийных боях Сталина против октябрьского поколения с таким же рвением и без оглядки, как то поколение воевало на баррикадах Октября и на фронтах гражданской войны против белых. Против Троцкого оно выступало по убеждению ("сам живи — дай жить другим!"), против Бухарина-по расчету ("даешь власть").