Иероним Уборевич - КОМАНДАРМ УБОРЕВИЧ. Воспоминания друзей и соратников.

В Шарыкино приехали в сумерки. Подъехали ко двору, в котором стоял штаб дивизии. Соскочили с коней, ординарцам велели никуда не отлучаться, быть на случай под рукой. Ординарцы пошли добывать сено. Примаков и Туровский взошли на крыльцо и толкнули дверь.

В одной половине хаты жили хозяева, другая была занята штабом. В углу на полу был пристроен полевой телефон, гудевший разными голосами. За столом сидело с десяток командиров-латышей и прибывших из штаба с Реввоенсоветом. Латыши все в старых офицерских шинелях, без шашек, револьвер и две «бонбы» (гранаты). Сидели в избе в шапках и папахах. Большой мужицкий стол был завален картами - десятиверсткой и трехверстками. На запечке стоял каганец, светильник плавал в масле. К широкому столу было прикреплено несколько штук перевитых золотом толстых церковных свечей.

Уборевича и Орджоникидзе еще не было. Примаков, широко улыбаясь, поздоровался с латышами. Отношения у них всегда были очень хорошими. Недавно один из латышей сказал ему:

- Когда нам говорят, что впереди червонцы, - значит, можно раздеваться и спать спокойно.

Это - большая похвала в устах командира одной из самых стойких частей. Но сегодня они не отвечали улыбкой на улыбку. Латыши были сумрачны. Калнин- начдив. Командир бригады Стуцка, в очках, с длинными волосами, с виду студент. Артиллерист Фрейберг, бородатый.

Калнин и Стуцка помалкивали. Вайнян, комбриг-3, был более говорлив, махал руками, рассказывал. Сапоги растрепались и раскисли в невылазных боях по осенней грязи. Идут холода, в шинелишках холодно по ночам. Огромная убыль комсостава и рядовых бойцов. Две недели напряженных боев, когда дрались за каждую рощу, за каждый бугор, за каждую речку, за каждое село.

- Ты понимаешь - сзади никого нет, резервов тоже нет, а у меня вчера было донесение от разведки: к корниловцам подходит четвертый полк, к дроздовцам тоже идет запасная часть. Плохо. Очень плохо! Фронт очень растянулся, трудно ввести что-нибудь в резерв, очень большая усталость от боев.

Примаков, сдвинув брови, внимательно слушал товарищей, хотя все, что говорили латыши, он знал по себе.

В середине разговоров в хату вошли Орджоникидзе - в солдатской шинели, в кудлатой папахе, с маузером- и командарм Уборевич- аккуратный, молодой, с худым лицом, поблескивавшим при свечах узеньким пенсне.

Все без команды встали. Уборевич поздоровался. Орджоникидзе с мороза оттирал себе уши и кивал головой. Все сели за стол, развернули карты. Уборевич подчеркнуто бодрым голосом сказал:

- Ну что ж, начнем работу, товарищи командиры!

Первым говорил Калнин. Он говорил спокойно и внушительно, без тени беспокойства в голосе, но не сказал ничего ободряющего. Большая усталость от боев. Большая.

Было ясно, что назревал новый кризис операции и возникала опасность, что боевая инициатива, с таким огромным трудом вырванная в Орловском сражении, перейдет к противнику.

Уборевич наклонился над картой и заносил что-то на большой лист бумаги. После Калнина он дал слово кавалеристам.

Примаков говорил очень ясно, выговаривая все буквы слова до последней, говорил очень точно, просто и подробно. Он говорил, что червонцы чувствуют себя более крепко, хотя у них тоже, как и у латышей, большая убыль в людях, примерно сорок процентов потерь убитыми, ранеными и больными. Особенно много заболевших, потому что паршивая еда, мало хлеба, нет подвоза из тыла. Чем кормят крестьяне, тем приходится жить, а кормят больше яблоками и картошкой. Но у него в обозах резерв хлопцев с Украины, оставшиеся без коней и худоконных. В отделе снабжения тоже накопилось сотни две вернувшихся из госпиталей, залечивших раны бойцов, и потому потери менее чувствительны.

Орджоникидзе как был - в папахе и шинели - ходил по комнате.

Уборевич поднял голову от карты и таким же уверенным голосом, каким он открывал совещание, сказал:

- Положение действительно напряженное. Но войско должно сделать еще усилие - добить офицерский корпус, отброшенный от Орла. Победа под Орлом уже окрылила фронт, а остановка и отступление дезорганизуют его.

Кто-то из командиров бросил слово «резервы». Все обернулись. Наступило молчание.

- Резервов Главное командование не имеет, - сверкнув пенсне, жестко отрезал Уборевич.

Орджоникидзе, остановившийся и молча слушавший Уборевича, быстро добавил:

- Резервов, товарищи, нет. Последние резервы, которые были мобилизованы, - коммунисты г давно уже в войсках.

И потом, подчеркивая каждое слово:

- Мы должны, товарищи, победить с теми силами, какие у нас есть.

Туровский толкнул локтем Примакова:

- Рейд?

Примаков кивнул:

-Да, рейд!

И обратился к Уборевичу:

- Может быть, кавалерийский рейд в тыл офицерскому корпусу поможет Латышской дивизии сломить фронт? У нас есть кое-какой опыт в этих делах. Мы ходили с удачей против петлюровцев на Украине, на Правобережье, ходили в тыл к Деникину под Полтавой, на станцию Кигичевку. Попробуем прорваться и разгоним резервы, которые собирает сейчас Кутепов.

- Ты что - хочешь с налету захватить Курск? - спросил кто-то из латышей.

- Нет, в Курске никого нет, кроме губернатора, а нам нужно раздавить живую силу корниловцев. Я разгоню артиллерию, переловлю штабы, заберу обозы, разорву телефонную связь, лишу их возможности вести организованный бой. А здесь латыши будут бить каждый полк в отдельности.

И опять Примаков выговаривал все буквы, перечисляя штабы, обозы, связь, артиллерию...

- А не погибнешь ты вместе с твоими казаками? - спросил Орджоникидзе.

- Надо не погибнуть.

- Нужно все очень точно рассчитать, - сказал Орджоникидзе и внимательно посмотрел на Примакова.

Уборевич уже набрасывал на карте направление рейда.

- Вы должны взорвать железную дорогу Курск - Орел... Отрежьте бронепоезда и эшелоны и сразу поверните на север, чтобы захватить корниловцев с двух сторон - между вами и латышами... - Он показывал все на карте. - На шоссе Орел - Курск взорвите мост, чтобы они не смогли откатить при отступлении артиллерию. Фронт нужно прорвать на стыке корниловской и дроздовской дивизий.

Потом он набросал план операции и продиктовал директиву армии о подготовке прорыва для рейда. Когда директива была подписана, Калнин попросил снять со стола карты, и на стол поставили два котелка картошки и яичницу. Орджоникидзе снял папаху и подсел к столу.

Была уже темная ночь, когда все вышли из хаты. С фронта доносилась редкая перестрелка. Шофер командарма заводил застывший «бенц» бывшего великого князя Николая Николаевича. Садясь в машину и надвигая папаху на уши, Орджоникидзе сказал Уборевичу:

Он свое дело сделает. Как ты думаешь?.. Скажи...

- Сделает, - ответил Уборевич.