Джавад Тарджеманов - Серебряная подкова

Кучер натянул вожжи. Лошади остановились у железных кованых ворот каменного дома, крайнего на левой набережной Булака.

- Вот я и доехал, - весело сказал приказчик. - Степан, довезешь барыню с детьми на Лядскую, куда им требуется.

Прасковья Александровна поблагодарила попутчика и простилась. Тот пожелал ей успеха. Мальчики еле дождались конца их разговора - так не терпелось им отправиться дальше. Усталые лошади неохотно тронулись от знакомых ворот, и путники, переехав деревянный мост через Булак, пересекли нарядную Проломную улицу. По крутому кремлевскому съезду лошади с трудом втащили тяжелый тарантас на главную городскую площадь перед Спасской башней. Здесь когда-то всенародно читались царские указы, вершились над виновными суд и расправа. Но сейчас тут встречались только гуляющие пары.

На углу этой площади, в начале Воскресенской улицы, достраивалось громадное здание - гостиный двор. Напротив него красовался дворец богача Дряблова, известного фабриканта, о котором так много рассказывал покойный Сергей Степанович. В его дворце, говорил он, в 1767 году остановилась Екатерина Вторая. Царице так понравилась Казань, что после она писала: "Сей город, бесспорно, после Москвы в России первый..."

- Смотри! - тихо сказал удивленный Саша, потянув Колю за рукав.

Мимо них пара лихих рысаков мчала карету, блестевшую золотом и лаком. Спины лошадей были покрыты голубой сеткой, их копыта мягко цокали по торцовой мостовой.

Два нарядных лакея стояли на запятках роскошной кареты, держась руками за блестевшие поручни.

- А гимназия ваша - во-он там, - показал кнутом кучер в конец Воскресенской улицы.

Мальчики повернули головы направо, ш там увидели два длинных ряда красивых зданий.

- Такая большая? - спросил удивленный Алеша.

- Потом узнаем, теперь уже скоро, - сообщил Саша. - Кучер, наверно, и сам не знает.

Коля поднялся в тарантасе и, придерживаясь рукой за козлы, молча смотрел на сливающиеся вдали здания.

На Спасской башне кремля часы пробили четыре.

Тарантас проехал через площадь и свернул по узкой улице к Черному озеру, вдоль которого были разбросаны маленькие дощатые лавочки. Это был Житный торг. Тут продавались овощи, мука, печеный хлеб, калачи. Между возами, заполненными фруктами, шныряли босоногие мальчишки в рваной одежде. Они подбирали просыпавшиеся на дороге яблоки, а если подводчик зазевается, прорезали мешки.

Внизу откоса, на берегу озера, стояло несколько ветхих лачужек. В них проворные старухи варили пельмени, пекли горячие блины, готовили студень и прочие кушанья. Тут же под открытым небом, расположившись на скамьях, за дощатыми столами, врытыми в землю, столующиеся уплетали варево из глиняных чашек. Пахло кухонным чадом.

Поодаль бойко торговали кумачом, галантереей, мылом, духами. Цирюльники, щелкая большими ножницами, зазывали народ в свои палатки. Желающего стричься тут же сажали на полено, стоящее торчком, и, надев на голову горшок, подравнивали концы торчавших из-под него волос.

Миновав кузнечный ряд с несколькими слесарными корпусами, тарантас выехал на Лядскую улицу и остановился перед небольшим двухэтажным домом, низ которого был каменным, а верх - деревянным.

- Вот и приехали, - сказала Прасковья Александровна.

Коля выскочил из тарантаса, поднялся на крыльцо и, подскочив, ловко дернул за ручку дверного колокольчика.

Дребезжащий звук его еще не затих, как в широко распахнутой двери появилась маленькая полная старушка.

- Парашенька! Мы так заждались. Да какая же ты славная стала! И таких молодцов уже вырастила, даже не поверишь. А мы-то... - но последние слова ее заглушил скрип закрывающейся плотно за гостями большой двери.

* * *

Первые дни в Казани были полны томительных ожиданий. Прасковья Александровна с утра уходила хлопотать по делам, строго наказывая мальчикам никуда не отлучаться: вдруг они могут понадобиться. Время в чужом доме тянулось очень медленно, хотя хозяева, старинные друзья родителей Прасковьи Александровны, были так приветливы.

Прасковья Александровна еще при жизни Сергея Степановича записала несколько необходимых адресов его влиятельных товарищей, которые могли помочь ей устроить сыновей. К сожалению, двое из них уже умерли, третий выехал из города. Но кое-кто из друзей все-таки нашелся, так что нужное содействие в конце концов ей оказали.

Взволнованная, с покрасневшими от радостных слез глазами, вернулась она домой и крепко прижала детей к груди.

- Получила... Наконец-то разрешили принять вас в гимназию, - сообщила мать и, не скрывая, вытерла свои глаза платком. - Вот написано тут...

Она порылась в сумочке и, достав аккуратно сложенную бумажку, прочла: "Принять для обучения на собственное содержание..."

- Значит, приняты? - радостно спросила хозяйка.

- Да, если только... - Прасковья Александровна вздохнула, - если только выдержат экзамены.

В гимназии существовало трехгодичное обучение с нижними, средними, высшими классами по каждому предмету, не считая начальных подготовительных. Даже поступающим в нижний класс надо было пройти очень трудные испытания.

Прасковья Александровна три года готовила детей, знакомила их с грамматикой российского языка и началами арифметики. Один год перед выездом из Нижнего Саша и Коля занимались в народном училище. Дети охотно и много читали не только художественную литературу, но и познавательные книги.

Наступил день экзаменов. Утро выдалось веселое, солнечное. Медленно кружась, падали с кленов последние листья. Багрово-красные, они пестрели по обочинам проезжих улиц, напоминая о недавнем тепле.

Прасковья Александровна пошла провожать сыновей.

Ежась от холода, с книгами под мышкой, впереди шел Коля, одетый в короткую курточку. Раскрасневшийся от быстрой ходьбы, он то и дело спрашивал:

- Мама, не видно еще гимназии?

- Пока нет. Но сейчас увидим...

Вслед за Колей шел Саша. Как старший, нес он бережно в одной руке дядин эккер с треногой, в другой - землемерную цепь и держался поэтому независимо. Шествие замыкала Прасковья Александровна, которая вела за руку младшего, не по возрасту рослого сына: тот был выше Коли на целую голову, почти как Саша. Через плечо Алеша повесил сумку с аспидной доской и грифелем.

Город уже давно проснулся. Много народу сновало у балаганов и дощатых лавок на Рыбнорядской улице. Коля по-прежнему шел впереди. На перекрестке он остановился, не зная, в какую сторону поворачивать. Но заметив приклеенный к забору лист бумаги, подошел к нему ближе и начал читать:

"Объявление.

От Казанского губернского правления через сие объявляется, что в оном будет продаваться принадлежащий штабс-капитану Попову четырнадцатилетний крестьянский сын Иван, оцененный в 300 рублей, могущий принести в год доходу до тридцати рублей. А также продается мерин серый 3-х лет, роста большого, неезженый. Цена по договоренности".