Андрей Марчуков - Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Наибольшую опасность для большевиков в начале 1920-х гг. представляло махновское движение. Оно обладало довольно ясной и понятной широким массам идеологией, в основе которой лежали идеи анархизма, предусматривающие создание «вольного советского строя» – свободных от диктата государства (и его воплощения – города) самоуправляющихся общин (конечно, сельских), а также нелюбовь крестьян к коммуне, коммунистам и комиссарам [245]. Оно было неплохо организовано. Повстанческая армия махновцев имела такое же устройство, что и РККА, имелись при ней свой Реввоенсовет и культотдел. Петлюровские отряды представляли собой осколки войск УНР и продолжали сохранять (по крайней мере, по названию) деление на сотни и курени (полки) [246]. Их идеология сводилась к тому, что на Украине должно было быть сильное национальное государство в форме УНР с демократическим (а на деле с буржуазным) устройством [247].

Различались петлюровское и махновское повстанчество и своим отношением к национальному вопросу. Если для петлюровцев он был главным (или же на нем спекулировали из тактических соображений), то отношение к нему махновцев и идущих за ними селян было иным. Распространенным является представление, что махновское движение не несло в себе зерен национализма. Например, видный участник движения анархист П. Аршинов (Марин) прямо указывал, что национальные и религиозные предрассудки «не имели места в махновщине», поскольку это было «низовое движение крестьян и рабочих», защищавших «права и интересы труда». Всех врагов они встречали как «врагов труда» и не интересовались национальным флагом, под которым шло вторжение [248]. Другой видный анархист, из окружения Н. Махно, И. Тепер (Гордеев), позже отказавшийся от анархизма и написавший работу о махновщине, также утверждал, что об этом движении «нельзя говорить… как о национальном шовинистическом движении» [249]. Конечно, они, как участники движения, по ряду причин могли быть необъективными. Однако отсутствие шовинизма в махновском движении подчеркивали и его современники – коммунисты [250].

П. Аршинов считал, что отсутствие шовинизма объяснялось действием социально-экономического фактора, сплотившего воедино бедных крестьян всех национальностей. В работе исследователя С. Семанова эта точка зрения находит подтверждение. Он считает, что на характер махновщины оказал влияние смешанный этнический состав населения южных и юго-восточных регионов Украины [251]. Действительно, в рядах армии Н. Махно служили представители всех проживающих в регионе народов: украинцы, русские, греки, евреи и т. д., причем многие представители «некоренных» наций добивались командирских постов [252].

Другие указывали на то, что восприятие национального вопроса в махновском движении менялось за время его существования. Исследователь движения М. Кубанин указывал, что в 1918–1919 гг. оно проходило под «ярко интернационалистическими лозунгами», но с 1920 г. начинает скатываться к национализму [253]. Сходную позицию занимает и А. Е. Кучер. Он приводит выдержки из махновской прессы, в которых о большевиках говорится как о людях, «пришедших из Великороссии» и поэтому «чужих» украинскому народу, и содержатся призывы освободить «родную Украину от русских» [254]. В некоторых случаях имело место и слияние ряда махновских отрядов с бандами петлюровского характера [255]. Правда, происходило это уже на закате движения, под ударами Красной армии, и было вызвано стремлением (причем обоюдным) найти союзника против общего врага.

И действительно, махновщина была движением прежде всего социальным, а близость к Великороссии, смешанный состав населения и история колонизации Причерноморья не могли не наложить отпечаток на сознание проживающих в регионе народов. Сам Нестор Иванович украинским националистом не был. Показательна его реакция на письмо белого генерала А. Г. Шкуро, в котором тот предлагал начать совместные действия против красных. В письме батько несколько раз был назван настоящим «русским человеком». Махно отверг предложение с негодованием. Но, хотя Махно и считал себя украинцем, раздражение у него вызвало вовсе не то, что его назвали «русским человеком» (что вызвало бы бурю эмоций у «украинца сознательного»), а то, что «буржуазия хочет сделать его генералом» [256]. Более того, он полагал (а уж кому другому было знать лучше, как не ему), что именно шовинистическая пропаганда националистов о «вічной борьбе с кацапами» и политика Центральной рады, пытающейся «рядиться» в социалистические одежды, толкали «трудовое население Гуляйпольского района на путь вооруженной борьбы со всякой формой обособленного украинства» как явления контрреволюционного, противоречащего интересам украинского народа [257].

Но по мере того как в качестве врага оставались только большевики, стремившиеся установить свои железные порядки, реквизировавшие хлеб и вывозившие его в центральные промышленные районы, перед движением встала необходимость как-то обосновывать дальнейшую борьбу. Для крестьян не было более наглядного и убедительного примера, чем образ чужака, грабящего и объедающего бедного крестьянина. Несомненную роль сыграло и местничество, нежелание махновцев подчиняться чужой власти. Попытки большевиков подчинить себе вольную «Махновию» наталкивались на сопротивление. Показательна речь Нестора Махно на II съезде Советов Гуляй-Поля, проходившем в феврале 1919 г.: «Если товарищи большевики идут из Великороссии на Украину помочь нам в тяжелой борьбе с контрреволюцией, мы должны сказать им: “Добро пожаловать, друзья”. Но если они придут сюда с целью монополизировать Украину (то есть власть. – А. М. ), мы скажем им: “Руки прочь!”» [258]Примечательно, что это было сказано еще в феврале 1919, а не в 1920–1921 гг., когда махновцы оказались один на один с большевиками.

Не обошлось и без идеологического воздействия со стороны «свідомих» кругов. Украинские националисты не могли остаться равнодушными к тому факту, что крестьянское движение на огромных просторах Южной и Юго-Восточной Украины развивалось не под «жовто-блакитным» флагом. Поэтому они предпринимали попытки привлечь махновцев на свою сторону или подчинить их своей идеологии. Но эти попытки заканчивались ничем: махновцы воевали с петлюровцами, а сам батько хотел даже убить С. Петлюру (как ранее он убил Н. Григорьева) [259]. Более действенным мог оказаться другой путь. И. Тепер вспоминал, что во время наступления деникинцев влияние анархистов на Махно ослабло, чем не преминула воспользоваться «небольшая группа украинской интеллигенции с довольно яркой национально-шовинистической физиономией» для того, чтобы украинизировать махновщину и привить «чуждое ей до сих пор националистическое направление», сводившееся к формуле «геть кацапів та жидів». Националистической интеллигенции удалось на время укрепиться в культурно-просветительском отделе армии. Вполне возможно, что благодаря им и возник образ оккупанта-большевика, пришедшего из Великороссии. Пытались они воздействовать и на самого Махно, в том числе через его жену Галину (Агафью) Кузьменко – свою «сестру по прослойке» – учительницу украинского языка, работавшую раньше в Министерстве труда УНР и к украинскому движению относившуюся сочувственно [260]. Но подчинить своему влиянию Н. Махно и привить махновскому движению свою идеологию националистам не удалось. Они были вновь оттерты анархистами.