Жоффруа Виллардуэн - Завоевание Константинополя

Это, однако, отнюдь не означает, что Жоффруа де Виллардуэн диктовал свое сочинение, «как бог на душу положит», безо всякой «задней мысли». В противном случае для чего было бы ему столь настойчиво заверять аудиторию в своей правдивости? Аналогичные заверения, правда, присутствуют едва ли не во всей латинской хронографии крестовых походов и, более того, составляют «топос» средневековых хроник в целом, но в каждом данном случае эта традиция, восходящая к античному историописанию («цель историка — истина»), на практике нарушается, и всегда по-своему. Жоффруа де Виллардуэн, как нам кажется, являет собой образец ярко выраженного политически тенденциозного светского историка эпохи классического средневековья. Концептуальный строй его произведения обусловливался в основном побуждениями, вытекавшими из прямых, своекорыстных политических интересов той «интернациональной» группы феодальной знати, которая сыграла решающую роль в драматических перипетиях крестового похода 1202—1204 гг. и в его трагическом финале. Виллардуэн сумел уловить подспудное стремление этой группы к «самоутверждению» в глазах современников и потомков, к обоснованию своей линии в «ложном» крестовом походе — вопреки всему! — и в меру своих способностей изобразить сцепление его событий так, как они рисовались заинтересованным «верхам» сообразно этому стремлению.

В обширной научной литературе, посвященной Четвертому крестовому походу и его хронографии, уже давно дебатируется проблема достоверности мемуаров Жоффруа де Виллардуэна. Исследователи единодушно признают, что автор действительно был свидетелем всех или почти всех событий, о которых он рассказывает, с начала и до конца, так что многие факты, взятые сами по себе, он и в самом деле передает верно, с подкупающей непосредственностью очевидца и в полном соответствии с подлинно происходившим.

Особенно пунктуален хронист в своих хронологических выкладках там, где у него отсутствует точная календарная датировка тех или иных эпизодов. Тщателен он и в классификации фактов — в тех случаях, когда ему приходится группировать события, совершавшиеся в одно и то же время, но в разных местностях, и выстраивать повествование в хронологически расчлененные событийные ряды. Считается также бесспорной точность и правдивость хрониста в воспроизведении богатой фактической конкретики крестового похода, всего того, что автор видел собственными глазами или знал по надежным источникам. Сюда относятся и сведения, сообщаемые, безусловно, на основе документальных актов, находившихся в его распоряжении и даже скрепленных порой собственноручной подписью «маршала Романии и Шампани», и данные, скажем, о составе отдельных боевых отрядов «пилигримов», об участниках их военных акций в Византии, о самом ходе боевых операций на суше и на море и т. д.

Словом, как правило, признается по крайней мере правдоподобие очень многого из рассказанного этим свидетелем. И не только внешнее правдоподобие: в самых различных отношениях его хроника — это в некотором роде единственный столь полный, а нередко и уникальный по причинно-событийной достоверности, фактографической убедительности источник по истории Четвертого крестового похода.

Из мемуаров Жоффруа де Виллардуэна мы узнаем порой о таких не вызывающих сомнения подробностях событий и их сплетении между собой, о таких эпизодах и оттенках «тайной дипломатии» предводителей крестоносного ополчения, о таких зигзагах их «большой политики», не говоря уже о разнообразнейших сторонах повседневной истории предприятия, о которых остальные источники либо вовсе хранят молчание, либо упоминают бегло, вскользь и схематично.

Из признания всего этого историками XIX—XX вв. тем не менее отнюдь не следует, что они столь же единодушны в оценке хроники, в определении степени соответствия описываемого автором подлинному развитию событий. Напротив, мнения медиевистов насчет того, заслуживает ли произведение Жоффруа де Виллардуэна абсолютного доверия, во всем ли и целиком ли он правдив в своем рассказе, не искажает ли, не затуманивает ли сама общая направленность его повествования, если таковая имеется, настоящую историю крестового похода, притом в ее существеннейших пунктах, решительно расходятся. Каким же образом мы со своей стороны могли бы сегодня, располагая новейшими достижениями медиевистики в области изучения истории Четвертого крестового похода и его хронографии, охарактеризовать произведение Жоффруа де Виллардуэна в качестве документа исторической мысли эпохи?

Э. Фараль когда-то в принципе заметил, что, говоря о достоверности рассказа хрониста, проявлять «излишек недоверия столь же опасно, как и выказывать избыток доверия» [87]. Жоффруа де Виллардуэн, при всей кажущейся «простоте», «наивности», ясности, логичности и убедительности его повествования, — писатель достаточно сложный, притом сложный именно на средневековый лад. Его историческое мышление, точнее система такового, не укладывается в прокрустово ложе элементарно-однозначных понятий, столь привычных историографам, имеющим дело со взглядами исторических писателей, которые создавали свои труды в новое и новейшее время.

Трудности адекватного раскрытия исторической мысли Жоффруа де Виллардуэна усугубляются в особенности вследствие того, что, как уже указывалось в иной связи, в своих записках он в основном довольствуется передачей фактов и только фактов, которые нанизываются на нить повествования один за другим, не будучи раскрываемы под каким-либо четко выраженным и сформулированным историко-философским или историко-политическим углом зрения. Его восприятие описываемого отмечено непосредственностью, зримой фактографичностью; хронисту чужда склонность к каким-либо отвлеченным рассуждениям, к исторической «рефлексии», хотя там и сям он «вздыхает» по поводу «недостойных» деяний сеньоров и рыцарей, отъехавших от войска, нанеся ему этим непоправимый ущерб.

И тем не менее именно факты истории крестового похода преподносятся им, как показывает более пристальный анализ идейного содержания мемуаров, в некоем «запрограммированном» виде, сообразно определенной, изначально присутствовавшей у него политической тенденции, в наличии которой скорее всего сам мемуарист и не отдавал себе отчета, но которая так или иначе определяет содержание и общую направленность «Завоевания Константинополя». Эта хроника — один из первых в средневековой хронографии (тематически узкособытийного жанра) образцов искусного, как раз в своей житейски-фактографичной непосредственности, проведения четкой, заведомо политической по характеру, идеи, ради воплощения которой осуществляются весьма изощренные и хорошо завуалированные, хотя, безусловно, во многом бессознательные, искажения пережитой самим хронистом действительности.