Алексей Юрчак - Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Безусловно, это понимание «политического» является необычным и не вписывается в традиционное определение политики. Даже люди, практиковавшие такой способ существования и такие отношения с системой, обычно не думали о своей позиции как о политически мотивированной. Напротив, они подчеркивали, что любая политическая позиция по отношению к системе им глубоко неинтересна. Однако в этом ничего парадоксального нет. Вызвано было такое отсутствие интереса занять «политическую» позицию по отношению к системе тем, что в советском авторитетном дискурсе понятие «политического» вообще и «политической позиции» в частности могло выражаться только в бинарных терминах — политическая позиция была либо «советской», за систему (позиция члена партии, комсомольского активиста, сознательного советского гражданина), либо «антисоветской», против системы (позиция диссидента, антисоветчика, врага). Очевидно, что позиция вненаходимости по отношению к системе (в отличие от позиции диссидентов) не вписывалась в эту бинарную модель политического и поэтому не признавалась как политическая даже теми, кто ее практиковал. Это не мешало ей, однако, вести к важным политическим результатам — невидимой детерриториализации системы изнутри и, следовательно, подрыву ее основ.

Конечно, какой бы уникально советской ни была политика вненаходимости, ее аналоги не могли не существовать в других социально-культурных контекстах. Как-то, в начале 1980-х годов, сидя в котельной и читая самиздатовские тексты, члены группы Митьки столкнулись с переводом книги о традиционном китайском учении даосизме. Шин-карев вспоминает: «Мы неожиданно узнали в тексте себя. Стало сразу понятно, что Митьки больше всего похожи именно на даосистов» {429} . В чем заключалось это узнавание? Согласно учению даосизма, причиной всех человеческих бед являются искусственно созданные оппозиции: моральные (хороший — плохой), эстетические (красивый — некрасивый), политические (свой — чужой) и другие. Для достижения гармонии, считают даосисты, следует отказаться от этих оппозиций как организующего принципа человеческой жизни и вместо них практиковать принцип созерцательности, известный кгку-вей. Этот принцип диктует, что в жизни надо всегда действовать без усилий, не разделяя мир на искусственные противопоставления, не давая ему оценок и воздерживаясь от активных попыток его изменить. Альтернативой даосистам в китайской традиции являются конфуцианцы, делящие мир на хорошее и плохое и стремящиеся повлиять на окружающих, чтобы изменить мир к лучшему {430} .

С первого взгляда может показаться странным, что группа молодых людей, живших в Ленинграде 1970-х — начала 1980-х годов, могла узнать в древнекитайском учении себя. Однако древнее учение даосизма, с его принципом созерцательности, вновь оказалось востребовано в некоторых контекстах современности, правда не в виде целостной эзотерической философской системы, а в виде отдельных практик и методов самоконтроля, к которым часто обращаются в современном мире для формирования особого, невовлеченного взаимодействия своего «я» с окружающей реальностью. Например, в начале 1990-х годов это учение стало невероятно популярно в Китае среди людей самых разных возрастов {431} . В продаже появилось множество учебных пособий, объясняющих принципы даосизма. Огромную популярность приобрела система гимнастических и духовных упражнений, в основе которой лежал вышеупомянутый принцип у-вей . Эти упражнения были направлены на культивирование особой физической и духовной жизни человека, подразумевающей его активную включенность в жизнь общества, при одновременном дистанцировании от идеологического смысла государственной политики и официально провозглашенных целей. В пекинских парках упражнениями по этой системе до сих пор ежедневно занимаются сотни тысяч горожан.

Как пишут антропологи Джудит Фаркуа и Киченг Жанг, с первого взгляда может показаться, что эти упражнения направлены на культивирование аполитичного или антиполитичного субъекта. Однако они содержат в себе крайне важную политическую составляющую: благодаря им современный китайский субъект формулирует особый, альтернативный вид политических отношений с государственной властью, которые позволяют субъекту активно развиваться, одновременно дистанцируясь от государства, но не замыкаясь в своем личном мире {432} . Эту политическую позицию современного китайского субъекта можно рассматривать как аналогию политики вненаходимости в позднесоветском контексте, хотя она и возникла в несколько иной ситуации — активного перехода Китая от социализма к капиталистическому рынку и неолиберальным ценностям, при сохраняющейся политической гегемонии коммунистической партии [272].

Каким бы небольшим и изолированным ни казался мир Митьков в начале 1980-х годов, их особый способ существования не был чем-то маргинальным, ограниченным узкими группами «неформальных» художников и непонятным для большинства. Напротив, как мы увидим ниже, отношение к авторитетным символам и высказываниям системы, основанное на политике вненаходимости, распространилось в тот период среди большинства советских граждан, особенно молодых поколений. Неудивительно поэтому, что текст Шинкарева, ходивший по рукам в нескольких машинописных копиях, оказался понятен и близок большому числу людей и довольно быстро приобрел статус культового сначала в Ленинграде, а в период перестройки и за его пределами {433} . Несмотря на необычность характеров и ситуаций, описываемых в тексте, многие узнавали в них себя и свою жизнь. Шинкарев с удивлением обнаружил, что этот текст, по его словам, «случайно поймал момент и оказался востребованным на каком-то ином уровне» {434} — не только как жизнеописание отдельной группы друзей, но и как комментарий к позднесоветскому бытию вообще.

Примерно в те же годы, что и Митьки, в конце 1970-х — начале 1980-х годов, в Ленинграде появилась другая компания молодых людей, которая тоже культивировала необычную эстетику поведения, основанную на принципе вненаходимости, хотя и делала это иначе. Собираясь вместе, друзья любили заниматься абсурдными действиями, которые они называли экспериментами. Поначалу это делалось в небольшой компании, без лишних свидетелей. Но постепенно эксперименты вышли на публику и начали проводиться на улице, в городском транспорте и других общественных местах, где их свидетелями оказывались ничего не подозревающие советские граждане. Эта группа друзей, как и Митьки, принадлежала к последнему советскому поколению — большинству из них в начале 1980-х было около двадцати. Маленькая группка постепенно разрасталась, в нее входили новые молодые люди. Кто-то становился постоянным участником экспериментов, кто-то появлялся ненадолго и вскоре исчезал.