Алексей Юрчак - Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Таким образом, впервые со сталинского периода в структуру авторитетного дискурса был введен голос внешнего редактора идеологии, язык которого представлял собой идеологический метадискурс, способный извне корректировать идеологические высказывания на предмет их истинности или ложности. Вспомним, что в более ранние периоды советской истории, до наступления эпохи позднего социализма (до начала 1950-х годов), тоже существовал широкий публичный метадискурс по поводу идеологии, который формулировался внешним редактором идеологии — непосредственно Сталиным или от его имени. В начале 1950-х годов этот метадискурс исчез. Реформы перестройки тоже ввели идеологический метадискурс, способный анализировать и исправлять авторитетный дискурс партии извне — только теперь это был метадискурс «объективного научного знания», расположенного за пределами не только авторитетного слова партии, но потенциально и за пределами марксистско-ленинской идеологии вообще (этим метадискурс перестройки отличался от метадискурса сталинского периода). Появление этого нового метадискурса — точнее, появление позиции внешнего комментатора идеологии, способного говорить на этом метадискурсе, — открыл беспрецедентную возможность публично оценивать авторитетный дискурс и делать это на языке, который отличался от языка партии. Это означало, что поставленным под вопрос мог в принципе оказаться весь дискурсивный режим социализма, основанный на герметичности и неизменяемости авторитетного дискурса. Именно с этого радикального нововведения и началась перестройка. И хотя новый критический метадискурс, который был разрешен в ее начале, должен был способствовать сохранению и улучшению социалистической системы и возвращению ее к базовым ленинским ценностям, включая направляющую роль партии, в действительности это нововведение разорвало дискурсивную формацию позднего социализма и в конце концов подорвало сам тезис о руководящей роли партии.

Действительно, в течение первых трех-четырех лет перестройка была не чем иным, как поступательной деконструкцией роли советского авторитетного дискурса. Своих первых необратимых результатов она достигла именно на уровне организации дискурса партийных высказываний — ставя под вопрос весь советский дискурсивный режим. Идеологические высказывания и символы, которые до тех пор обычно никем не интерпретировались на уровне констатирующего смысла, вдруг стали описываться и анализироваться именно на этом уровне. Именно «буквальный» смысл партийных высказываний и исторических событий оказался в центре критического внимания в публикациях и телепередачах тех лет. Это было радикальным поворотом от принципа информативного сдвига авторитетного дискурса, на котором советская идеологическая система была основана десятилетиями.

Процесс деконструкции авторитетного дискурсивного режима происходил одновременно в его языковых и неязыковых регистрах. Как мы видели в предыдущих главах, до начала перестройки застывшие формы визуальных идеологических репрезентаций — транспаранты с политическими лозунгами, агитационные стенды, портреты партийного руководства страны — не воспринимались большинством советских людей буквально. Мало кто внимательно читал лозунг «Народ и партия едины!», висящий на фасаде соседнего дома, не говоря уже о его осмыслении. Эти лозунги пешеходам были «невидимы» — они превратились в застывшую форму, роль которой заключалась в том, чтобы повсюду повторяться без изменений, а не в том, чтобы быть воспринятой как точное описание реальности. То есть эти визуальные символы действовали как перформативные акты, создающие необходимые условия для функционирования советской реальности, но не описывающие эту реальность. Сам по себе этот факт, в принципе, не был таким уж секретом. То, что лозунгов почти никто не читает, как и то, что голосующие за кандидата не слишком стремятся что-то о нем узнать, было всем известно из личного опыта. Важнее было другое — то, что эти факты были впервые публично сформулированы, и это дало возможность публично обсуждать, по каким принципам строится авторитетный дискурс и какую роль он играет в конструировании советской повседневности. Именно этот метадискурс, отсутствующий в Советском Союзе как минимум с начала 1950-х, в период перестройки стал повсеместным явлением, подорвав неизменность перформативной модели авторитетного дискурса. Достаточно привести лишь один пример этого метадискурса — статью, появившуюся в 1987 году в книге «Наглядная агитация: опыт, проблемы, методика», выпущенной издательством «Плакат» при ЦК КПСС. Вот выдержка из нее:

Сегодня мы чаще всего сталкиваемся с… самым элементарным повторением содержания в изобразительной форме. Поэтому-то на плакатах, транспарантах, на огромных щитах действуют одни и те же персонажи-маски мужчин и женщин; они только «переодеваются» — то в строителей БАМа, то в солдат, то в комбайнеров, то в космонавтов и т.д. <���…> Опросы на центральных улицах городов, осуществленные нашими специалистами, убедительно показали, что большая часть прохожих оказывается не в состоянии припомнить, что изображено на ближайшем стенде, то есть элементы наглядной агитации превращаются в «невидимки», материально присутствующие в городской среде, но не проникающие в сознание людей {509} .

Как видно из этого примера, метадискурс перестройки начал публично обсуждать перформативную модель авторитетного языка, заставляя читателей обращать все большее внимание именно на констатирующую составляющую этого дискурса (на то, насколько точно этот язык описывает окружающую действительность), которую ранее они научились игнорировать. Это нововведение привело ко множеству изменений, повлияв на стиль идеологических текстов, отчетов, выступлений и других пропагандистских материалов. Комсорги и секретари комитетов комсомола и райкомов, которых мы встречали в главах 3 и 6, после XIX партийной конференции 1986 года получили новые инструкции из ЦК ВЛКСМ, в которых объяснялось, что вместо давно принятых стандартных языковых конструкций теперь им надо было в своих выступлениях применять «свежие термины и выражения». Выступления должны были стать короче, в них требовалось вводить «реальную самокритику», обсуждать «реальные проблемы» и предлагать новый, незнакомый, «творческий подход» к их решению {510} . То есть замкнутой логической структурой авторитетного дискурса более пользоваться было нельзя (см. главу 2).

Метадискурс, комментирующий и оценивающий идеологические высказывания и документы, быстро распространился во всех политических и публичных контекстах периода перестройки — от СМИ и комсомольских собраний до многочисленных организованных и спонтанных митингов и дискуссий. Теперь участвовать в голосовании, не обращая внимания на констатирующее значение этого акта (на имя кандидата или смысл резолюции), становилось все менее актуально и интересно. Таким образом, во второй половине 1980-х годов метадискурс по поводу идеологии подорвал центральный принцип, согласно которому функционировала система позднего социализма — принцип перформативного сдвига. Это был действительно процесс дискурсивной деконструкции позднесоветской системы, деконструкции ее символического порядка, которая произошла еще до того, как в стране начались значительные экономические проблемы или этнические конфликты. И в этом заключались неожиданность, драматичность и красота той уникальной революции. Именно так, с ощущением восторга, удивления и драматизма (а иногда и личной трагедии) ее восприняли многие. Логичным апофеозом этого процесса стала потеря Лениным и партией — главными «господствующими символами» авторитетного дискурса (см. главу 2) — своей роли ведущих организующих концепций советского символического порядка. Это был окончательный и необратимый разрыв авторитетного дискурса, потеря им базовой легитимности, заложенной в синонимичных понятиях «Ленин» и «партия», хотя начался этот разрыв под знаком возрождения системы и возврата к истинным ленинским ценностям.