Алексей Юрчак - Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Как мы видели выше, отношения этих публик с авторитетным дискурсом и ритуалами советской системы строились не на принципах заинтересованного, критического или некритического обсуждения буквальных смыслов авторитетного дискурса, а на принципе вненаходимости — одновременном существовании внутри дискурсивных и ритуальных форм системы и за пределами ее буквальных смыслов.

Как уже говорилось, условия такого существования были во многом обеспечены ресурсами самой системы — от субсидируемого ею базового уровня существования, в котором забота о материальной стороне могла быть отодвинута на задний план, до поддерживаемых ею нравственных ценностей, в основе которых лежал, например, не либерализм, а социализм — где ценностями считались не замкнутость частной жизни, не «прайваси» частного пространства и частной собственности, а, напротив, процесс непрерывного, нерегламентированного, коллективного общения, часто непредсказуемого в плане времени, участников и тем; сфокусированность не на направленном вовнутрь «я», а на «я», строящемся в пространстве своих, в процессе общения с другими и более-менее презрительного отношения к деньгам. Отношения вненаходимости позволяли членам этих публик игнорировать буквальный смысл авторитетных высказываний и ритуалов системы, но в то же время быть вовлеченными во многие культурные ценности, практики и интересы, которые система поддерживала и делала возможными.

Неудивительно, что для представителей этих публик участие в контрдискурсе, организованном как критика советской политической системы, было занятием неактуальным и, по их выражению, «неинтересным». Не случайно также и то, что важную роль в этих публиках играл дискурс беззаботности или веселости. Резюмируя атмосферу «Сайгона» Кривулин замечает: «Мы весело жили» {265} . Эта фраза напоминает приведенные выше слова Инны об атмосфере в кругу ее знакомых — «мы жили легко» и мы «вели очень веселую жизнь». Повторимся, что эти высказывания говорят не о бездумности существования, а об активном включении субъекта в создание иной (существенной, интересной) реальности. Эта «веселая жизнь», являющаяся эквивалентом понятия «нормальная жизнь», распространенного в тот период (см. его анализ в главе 3), была наполнена непредсказуемыми, открытыми, творческими формами существования, появлению которых способствовало Советское государство, во многом этого не осознавая.

В среде ленинградских рок-музыкантов и любителей рок-музыки, которая к началу 1980-х годов была довольно большой, разговоры «на политические темы» тоже считались «неинтересными» [133], апериодическая критика государством этой среды и ее интересов чаще всего не ассоциировалась со слишком серьезной опасностью. Как обнаружил социолог Томас Кушман, в этой среде в конце 1970-х — начале 1980-х годов

приобретение музыкальных записей, обмен ими и их проигрывание происходило без какой-либо мысли о том, что такая деятельность может быть расценена как политически неблагонадежная. Хотя [государство] временами пыталось ограничить рок-музыку, рок-музыканты [и любители рок-музыки] либо не обращали на эту деятельность государства особого внимания, либо воспринимали ее просто как неудобство… Поражает не только отсутствие [в этой среде] разговоров о политике как таковой, но и почти полное отсутствие среди рок-музыкантов боязни как государства в широком смысле, так и того, что государство может действительно вмешаться в их жизнь {266} .

Рассказывая Кушману о своих творческих интересах, многие ленинградские рок-музыканты проводили различие между двумя понятиями русского языка — «правдой» и «истинной» (это деление напоминает различие между понятиями «ясной истины» и «глубокой истины», о котором писал Довлатов — см. начало главы). Эти рок-музыканты считали свои занятия рок-музыкой «выражением истины, воплощением базовых основ человеческого бытия», и им было неинтересно занимать конкретную политическую позицию, которая подразумевается в поисках правды {267} . Как объяснял один музыкант, «нас интересуют общечеловеческие проблемы, не зависящие от той или иной системы или от того или иного времени. Они как существовали тысячу лет назад, так и продолжают существовать сегодня. Это отношения между людьми, связь между человеком и природой и т.д.» {268} . Позиция, которую описывает этот человек, соответствует позиции вненаходимости по отношению к авторитетному дискурсу. Интересно, что сам Кушман называет эту позицию рок-музыкантов «контркультурой» [134], то есть определяет ее через политическое противопоставление системе. Эта среда, по его утверждению, была основана на «наборе знаний, который в буквальном смысле был противоположен доминирующему набору знаний в обществе» {269} . Однако такая формулировка в некоторой степени противоречит утверждениям самого Кушмана об отсутствии интереса в среде рок-музыкантов к политическим идеям и темам, а также к понятию «правды», имеющему отношение к конкретному политическому контексту. Напротив, музыканты подчеркивали интерес к понятиям, которые выходили за рамки конкретного политического контекста, такие как «общечеловеческие истины», не зависящие «от той или иной системы». Интерес к таким истинам в этой среде был аналогичен интересу Инны и людей ее круга к античной философии, древним языкам, поэзии начала XX века или классической физике. В результате совместной увлеченности такими проблемами, общения на такие темы и отсутствия интереса к буквальному смыслу авторитетных высказываний государства формировались публики своих, состоявшие в отношениях вненаходимости к авторитетному дискурсу. Такое отношение к высказываниям системы отличало среду рок-музыкантов доперестроечного периода и от намного более критичной неформальной рок-музыки второй половины 1980-х годов, и от того, что обычно понимается под понятием «контркультуры» вообще. Это позволяло им вести активную, творческую и относительно независимую жизнь, которая отличалась от существования откровенных оппозиционеров.

Важно отметить, что в начале 1980-х годов политические темы не просто неосознанно воспринимались в этой среде как неактуальные и неинтересные — идея об их неактуальности и неинтересности была довольно четко сформулирована как внутренняя идеология этой среды. Например, любые упоминания «политических» тем в этой среде вызывали насмешки и «подколки» со стороны других ее членов. Александр (Алик) Кан, музыкальный критик и близкий друг многих участников рок-музыкальной и джазовой сред того времени, вспоминает об одном эпизоде, иллюстрирующем это обстоятельство. Как-то в 1982 году он сидел в фойе интуристовской гостиницы «Ленинград» с Борисом Гребенщиковым и Сергеем Курехиным и их английским другом, жившим на тот момент в Ленинграде и собиравшимся ненадолго съездить в Лондон: