Владимир Шигин - Господа офицеры и братцы матросы

Историк флота Д.Н. Федоров-Уайт в своей работе «Русские флотские офицеры начала XIX века»: «С назначением духовных лиц на суда плавающего флота в конце XVIII и начале XIX веков дело обстояло далеко не благополучно. Как пишет Штейнгель: «в это время… на флот посылали духовных… большею частью пьяных и развратных в наказание». В результате этого отбора худших: «к священникам не было никакого уважения, и не редко молодые офицеры и гардемарины строили над ними разные насмешки и пакости». Временами все же попадали на суда духовные лица иного типа, умевшие поддержать достоинство своего сана. Тот же Штейнгель говорит, что на «Изяславе», на котором он тогда плавал, был «иеромонах очень скромный, трезвый и дело свое знающий». Два мичмана, Давыдов и Богданов, позволили себе богохульство в присутствии этого иеромонаха. Тот немедленно же пожаловался на них командиру, который велел прочесть перед виновными «артикул, повелевающий за богохульство прожигать язык каленым железом». В результате виновные «с искренними слезами раскаяния принуждены были просить священника простить их». Завалишин рассказывает, как офицеры фрегата «Крейсер», на котором он совершал кругосветное плавание, не хотели в походе исповедоваться у судового иеромонаха, а говели по прибытии в Ситку, где исповедовались у известного миссионера отца Иоанна Вениаминова, впоследствии митрополита Иннокентия.

Несмотря на все недостатки судового духовенства, религиозное чувство, по-видимому, все же было сильно среди флотских офицеров. Свиньин приводит инструкцию капитан-командора Игнатьева, изданную в походе из Кронштадта в Средиземное море: «На корабле вашем строго наблюдать, чтобы христианский долг свято и ненарушимо был сохраняем, и имел отправление молитв и службы Божьей во все праздничные и воскресные дни. Строжайше запрещается, чтобы во время отправления молитвы никто не дерзал заниматься чем-либо другим и чтобы при соблюдении совершенной тишины и благоговения поступаемо было с должным благочестием». В Бокади-Катаро тот же Игнатьев, «как добрый христианин, отслужил благодарственный молебен Спасителю».

Правда, среди некоторых выдающихся офицеров взгляд на религию, по видимому, был близок к английскому деизму XVIII века. А некоторые шли дальше по тому же пути. Так, о знаменитом Лазареве Завалишин говорит, что, по его понятиям, «религия – была только необходимое политическое орудие для невежественного народа». По словам Завалишина, даже высказывал взгляд, что «кто хочет быть хорошим морским офицером и даже вообще военным человеком, тот не должен быть христианином, и что наоборот, христианин не может быть хорошим офицером».

В разрез с этими мнениями Лазарева идут взгляды большинства морских мемуаристов того времени. Так, Коробка говорит: «По себе судя, не верю, чтобы мореходец… мог быть вольнодумцем. Не верю чтобы… Вольтер, Спиноза и Дидерот, претерпев бурю или кораблекрушение, могли остаться атеистами и посмели острить язык над святою верою. Кто на воде не бывал, тот до сыта Богу не маливался: справедливо гласит наша пословица».

А. П. Беляев говорит, что среди кадетов Морского корпуса, во время его обучения там, было много религиозно настроенных. Эти кадеты вели по временам беседы на религиозные темы и читали книги духовного содержания. В числе этих книг была Библия издания Библейского общества, беседы митрополита Михаила и краткие жития некоторых святых. Беляев пишет: «Нравственное учение вне религии преподаваемое, во имя чего может быть обязательно для внутреннего убеждения?»

Временное увлечение Вольтером не помешало Беляеву снова вернуться к православной вере. Как он говорит: «Мы с братом были верующими христианами по своему образу мысли. Как Завалишин, так и мы считали чистую нравственность непременным условием при устремлениях к такой высокой цели. Мы с ним были даже несколько фанатиками, в роде пуритан Кромвеля». Стоя на Сенатской площади в рядах каре восставших войск, Беляев, по его словам, «вспомнил слова Спасителя, кто не оставит матери, сестер, имений ради Меня… тот не достоин Меня». В каземате Петропавловской крепости он «молился Богу, громко пел «Коль славен наш Господь в Сионе».

Адмирал Шишков был человеком глубоко религиозным. Об Отечественной войне он говорит, что десница Божия «во всю сию войну… многократно являлась, творя сии чудеса; и надпись на медали справедливо гласит: – не нам, не нам, – но имени Твоему!» При этой религиозности Шишков был чужд крайности мистицизма, которому отдавало такую дань русское общество конца царствования Александра I. После свидания с госпожой Крюденер «скоро приметил я, – говорит адмирал, – что она возносясь иногда выше пределов ума, терялась в высокопарных умствованиях и вместо смиренномудрия тщеславилась показать себя вдохновенною». Завалишин, тоже человек глубоко религиозный, пишет в своих «Записках»: «только одна истинная религия может установить безусловные обязанности – все же человеческие доказательства не могут ничего измыслить, кроме относительного права», – мысль, имеющая интерес и в настоящее время. Другой декабрист-моряк с осуждением пишет об убеждениях провинциального чиновничества: «Между этими полуцивилизованными чиновниками царствует общее нашей интеллигенции равнодушие к вере. Эти великие философы считают равными все веры, потому что сами не имеют никакой».

Коробка, далеко не сочувствовавший Ватикану и с осуждением относившийся «к чрезмерному суеверию всемощному в Европе в Средние века», все же ходил в Италии поклониться гробу св. Розалии, «находящемуся на горе Пелегрино», а в одно из воскресений, в бытность свою в заграничном плавании, он посетил три церкви. Коробка полагал, что «человек способный погасить в себе угрызения совести и страх Божий, едва ли будет мыслить о будущем, вечности».

Завалишин даже осуждал политику терпимости российского правительства по отношению к магометанству и ламаитству. «Однако эта нетерпимость едва ли была характерна для современных ему моряков. Тот же Коробка показывает при посещении женского монастыря в Палермо не только большую терпимость, но и замечательно бережное отношение к религиозным чувствам русской монахини-католички… Предлагал нам видеться с нею, но мы отказались по той причине, чтобы она не приняла нашего посещения за упрек в отступлении от веры. Дочь адмирала Н. С. Мордвинова пишет об отце: «говоря об иноверцах, он протестантство предпочитал католицизму… но не позволял нам входить спор с иноверцами».

Очень любопытны мысли известного путешественника Коцебу. Он приписывает прямому вмешательству Провидения избавление своего судна от опасности: «Благодаря Провидению громы разрежаясь, исчезли в море и мы остались безвредны». С другой стороны, он крайне отрицательно оценивает роль миссионеров как на Таити, так и на Гонолулу. «Отагейтяне страждут под тяжким игом миссионеров». В Гонолулу «господа миссионеры, не входя в природный характер сих дикарей – начали приводить в исполнение введение в христианство тем, чем должно было кончить – крестили всех без разбору… строжайше запретили всякого рода игры и даже песнопения… такие насильственные и недостойные звания апостольского меры искажают только Религию». «Миссионеры Северо-американских штатов… насильственными мерами навлекли на себя ненависть всего народа… сделано было несколькими сандвичанами покушения сжечь церковь в Гоноруре». О деятельности католического духовенства в Калифорнии Коцебу пишет: «Духовенство и поныне продолжает насильственно обращать индейцев в христианскую веру. Пастыри духовные с конвоями отправляются в леса, подобно как на охоту, и нахватав там арканами полудикарей в минуту из идолопоклонника превращают их в христиан».