Петр Балаев - АНТИ-Стариков. Почему история все-таки наука

И о чем же написал Великий князь? Да о том же, о чем и я распинаюсь: не было в 1914 году в Европе, среди основных игроков, голубков невинных. Там орлы (даже двуглавые), львы да прочие хищники обитали, и все смотрели на соседние вольеры — как бы оттуда мясо слямзить.

Так что г-н Стариков на своем описании начала Первой мировой войны сидит как в луже. Только одна проблемка есть — он же патриот. Но как быть патриотом народа, которого коварный альбионец может, как бычка, взять и отвести на бойню, при этом бычок еще и радостно хвостиком помахивает? Что это за народ такой, если его, конечно, запланировав всё, можно так подставить? Очень уж сильно народ в представлении г-на Старикова напоминает деревенского дурачка, человека больного олигофренией в тяжелой форме. Ходит такой безобидный человек по селу, глупо улыбается, пока не попадет на глаза извергу рода человеческого.

По мне так лучше, если патриот в своем воображении представляет правящие круги России в 1914 году бандой головорезов, которые на стрелке с другими бандами не легли под английского авторитета, а свою тему работать начали, как Великий князь и рассказал после всех разборок. Или нет, мужики?

Нет, конечно, можно воспринимать патриотами и толпу, которая пришла с транспарантами «Профсоюз граждан России» и «Партия Великое Отечество» к посольству США и там стоит с воплями: «Ы-ы! Ы-ы! Нас эти аглосаксы чмы-ырят!»

Пусть и дальше стоят, а мы пока развлечемся чтением следующей главы труда их гуру.

Великий мастер слова пропадает в лице г-на Старикова, романы бы ему писать… А он и не дает таланту сгинуть, любит он в начале главы выкладывать результаты своих опытов в беллетристике. Особенно поражает воображение кавалерийская атака Врангелем немецкой батареи.

«Снаряд с яростью врезался в землю», — так и представляешь, как летит такой снаряд, весь из себя злой-презлой, зубы оскалил, глаза красные, да как даст яростно по земле, аж на три вершка вглубь вошел.

«Мозг лихорадочно, на полном скаку искал решение», — какая экспрессия! Мозг даже скакал, полным скоком! Да, конечно, после всего этого мы простим великому знатоку стратегии, тактики и всяческой политики незнание элементарных в военном деле вещей: прицел в артиллерии не опускают, как пишет наш писатель в придуманных им приключениях барона Врангеля, а уменьшают. Был прицел 200, уменьшают до ста… да и не мог видеть барон, со своим скачущим мозгом, манипуляций с прицелом, эти действия наводчика орудия скрыты от него орудийным щитком. Мог он только широко открытыми глазами наблюдать поворот ствола в его сторону. Ну да ладно, так за мелочами великое можем не разглядеть…

А после того как будущий черный барон Врангель доскакал до немецких позиций и порубил в капусту пулеметчиков, начинается великое.

То, что беллетрист наш удивляется, почему 16 дней после объявления войны русские не воевали — это ладно, он имеет привычку, как мы уже видели ранее, быстро забывать некоторые факты, которыми сам же и оперировал, как, например, сроки мобилизации. Но зачем же так шокировать:

«Пытаясь остановить мощный напор русской армии, пытавшейся прорваться в глубину немецкой территории, германская армия испытала серьезные трудности. Приходилось импровизировать на ходу словно карточный шулер, вытаскивая неизвестно откуда новые воинские подразделения.

Германия к войне не готовилась.

Не будем считать немецких военных пацифистами и уточним:

Германия не готовилась к нападению на Россию! У немецких генералов действительно не было отдельного плана сокрушения России.

Германский генштаб имел планы на случай войны с Францией, которую поддержит Россия, но не против России»?

Ведь среди читателей могут быть и люди с больным сердцем, как им такое пережить? Вы же, Николай Викторович, ранее почти весь план Шлиффена изложили?! И сами там написали, что немцы планировали русских сдерживать, а французов разгромить на первом этапе! Или вы решили, что в военном плане сдерживание — это увещевание добрым, ласковым словом, а к войне готовиться не надо?

«Поэтому своим объявлением войны германский кайзер в Петербурге всех невероятно удивил. В недоумении были и его собственные, и русские военные. В тяжелом положении оказались и будущие историки, занимающиеся историей возникновения конфликта. Полное изумление охватило и русского императора…»

Где фамилии удивленных? И также фамилии этих историков, которые в тяжелом положении? Вот вы, Николай Викторович, любите М. Палеолога цитировать, только, видимо, читали его даже не через строчку, а через страницу как минимум, а мы сейчас посмотрим на одного «удивленного». М. Палеолог передает разговор с Николаем Вторым после начала войны:

«…он напоминает мне начало войны, предшествовавшую ей тревожную неделю с 25 июля по 2 августа; он восстанавливает малейшие подробности; особенно охотно он вспоминает те личные телеграммы, которыми он обменялся с императором Вильгельмом.

— Ни одного мгновения он не был искренен. В конце концов, он сам запутался в своей лжи и коварстве… Так могли ли бы вы когда-нибудь объяснить себе телеграмму, которую он мне послал через шесть часов после того, как мне было от него передано объявление войны? То, что произошло, на самом деле непонятно. Не знаю, рассказывал ли я вам об этом… Была половина второго ночи на 2 августа. Я только что принял вашего английского коллегу, который принес мне телеграмму короля Георга, умолявшего меня сделать все возможное для спасения мира; я составил с сэром Джорджем Бьюкененом известный вам ответ, заканчивавшийся призывом к вооруженной помощи Англии — поскольку война была уже навязана нам Германией. По отъезду Бьюкенена я отправился в комнату императрицы, уже бывшей в постели, чтобы показать ей телеграмму короля Георга и выпить чашку чая перед тем, как ложиться самому. Я оставался около нее до 2-х часов ночи. Затем, чувствуя себя очень усталым, я захотел принять ванну. Только что я собрался войти в воду, как мой камердинер постучался в дверь, говоря, что должен передать мне телеграмму: «Очень спешная телеграмма, очень спешная… Телеграмма от Его Величества императора Вильгельма». Я читаю и перечитываю телеграмму, я повторяю ее себе вслух — и ничего не могу в ней понять. Как — Вильгельм думает, что еще от меня зависит избежать войны?.. Он заклинает меня не позволять моим войскам переходить границу… Уж не сошел ли я с ума? Разве министр Двора, мой старый Фредерике, не принес мне меньше шести часов тому назад объявление войны, которое германский посол только что передал Сазонову? Я вернулся в комнату императрицы и прочел ей телеграмму Вильгельма. Она захотела сама ее прочесть, чтобы удостовериться. И тотчас сказала мне: «Ты, конечно, не будешь на нее отвечать?» — Конечно, нет… Эта невероятная, безумная телеграмма имела целью, конечно, меня поколебать, сбить с толку, увлечь на какой-нибудь смешной и бесчестный шаг. Случилось как раз напротив. Выходя из комнаты императрицы, я почувствовал, что между мною и Вильгельмом все кончено и навсегда. Я крепко спал. …Когда я проснулся в обычное время, я почувствовал огромное облегчение. Ответственность моя перед Богом и перед моим народом была по-прежнему велика. Но я знал, что мне нужно делать».