Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

Камер-юнкер голштинского герцога, Берхгольц, в записках которого и находится описание этих торжеств, видел и постель молодой кесаревны, «лучшую во всей России, сделанную по французской моде, обитую красным бархатом, с широким везде золотым галуном».

Мы с намерением привели это подробное изображение свадебных торжеств княжны-кесаревны: тем ужаснее будет контрастнее жизни в Сибири.

Свадьба, наконец, кончилась. Княжна-кесаревна Ромодановская перестала существовать и была уже не кесаревна, а графиня Головкина.

Мужу ее тогда же представилось повышение: его назначили министром-посланником в Пруссию на место брата Александра, произвели в камер-юнкеры и определили содержание в три тысячи рублей, т. е. половину того, что получал его брат, который «высокий градус имел, и больше иждивения надобно было».

Вскоре муж молодой Головкиной уехал в Пруссию. Сопровождала ли она его за границу – неизвестно, но есть основание полагать, что она с ним не разлучалась, как не разлучалась потом и двадцать лет спустя, когда его ссылали навечно в Сибирь.

Прошло два года, и царя-маршала, который так усердно танцевал на свадьбе Екатерины Ивановны, не стало. Муж ее вернулся в Россию.

Похоронили скоро и Екатерину I, тоже веселившуюся на свадьбе кесаревны. Начались перевороты, от которых Головкина стояла в стороне, но муж ее принимал в них непосредственное участие. Погибли Меншиковы, Долгорукие, породнившиеся было с царским домом.

На престоле императрица Анна Иоанновна. Настает время Биронов. Головкина получает звание статс-дамы, Головкин – чин тайного советника.

Но вот 16-го марта 1730 года из Москвы пишут в тогдашние «С.-Петербургские Ведомости»: «Вчерашнего числа умер здесь, немоществуя девять дней, действительный тайный советник и сенатор, такожде и кавалер ордена святого апостола Андрея Первозванного, князь Иван Федорович Ромодановский, в которого оставшемся движимом и недвижимом имении наследовал и сей фамилии прозвание принял нынешний сенатор и кавалер ордена святого Александра Невского граф Михайло Гаврилович Головкин, яко супруг единой оставшейся дочери после сего умершего князя Ромодановского, который последним мужеского пола из древней сей фамилии Ромодановских был».

Княжна-кесаревна снова приняла свою девическую фамилию: она стала теперь – графиня Екатерина Ивановна Головкина, княгиня Ромодановская.

Всем известно, каковы были времена Бирона. Но и Бирон пал. Государством правила Анна Леопольдовна, племянница Екатерины Ивановны Головкиной-Ромодановской, а вместе с нею правил русской землею и муж этой бывшей княжны-кесаревны, пожалованный вице-канцлером и кабинет-министром.

Но и это продолжалось не долго. Новый государственный переворот был роковым переворотом и всей жизни графини Головкиной.

24-го ноября 1741 года, в Екатеринин день – день именин Головкиной, совершилась страшная перемена в ее жизни. Говорят, что Головкин уже в этот день предчувствовал свой беду – «о себе угадывал, что должно ему несчастливу быть». Он был болен. Подагра и хирагра давно мучили его. Одвако, толпы «ласкателей», «милости соискателей и поздравителей» с утра наполняли палаты Головкиных, чтобы поздравить с дорогой именинницей.

Несмотря на болезнь хозяина, гости оставались обедать, а потом вечером состоялся, волей-неволей, бал. «Все комнаты, – говорит очевидец, князь Шаховской, – кроме, только той, где объятой болезнями и сожаления достойный хозяин страдал, наполнены были столами, за коими как в обеде, так и в ужине более ста обоего пола персон, а по большой части из знатнейших чинов и фамилий торжествовали, употребляя во весь день между обеда и ужина, также и потом в веселых восхищениях танцы и русскую пляску с музыкой и песнями, что продолжалось до первого часу, за полночь по домам разъехались».

Но тут-то за полночь и совершилась катастрофа.

Ни Головкины, ни пирующие у них гости не знали, что в эти часы затевали противники правительницы Анны Леопольдовны: этой ночью, цесаревна Елизавета Петровна, в сопровождении Лестока, Воронцова, Шувалова, Разумовского и Салтыкова, произвела государственный переворот с помощью преображенских гренадеров. Ночью же она объявила себя императрицей.

Головкины, проводив гостей, оставались в своей спальне. Графиня сидела у постели больного мужа.

Но вот, – говорят биографы Головкиной, – «среди безмолвия объятого сном дома, неожиданно раздались в парадных покоях чьи-то шаги и, вместе со стуком ружейных прикладов, замиравших в персидских коврах, приблизились к комнате супругов». Это были двадцать пять преображенских гренадеров, явившиеся арестовать вице-канцлера.

Гренадеры увезли больного вельможу, и графиня осталась одна в объятом ужасом доме.

Через три дня она узнала из манифеста, что мужем ее было «сочинено некоторое отменное о наследствии империи определение» и что он «в перемене сукцессии был первым зачинщиком дела».

Дом Головкиных был оцеплен стражей и все богатства их конфискованы: описано было все до самой последней вещицы; у самой графини допытывались чиновники, не спрятано ли еще чего в доме или вне дома – «алмазных искр не в деле» или «жемчугов персидских с бурмицкими» и т. д., – несчастная графиня все отдала сыщикам.

Суд над Головкиным и другими преступниками тянулся около двух месяцев. Но вот 12-го января 1742 года последовала и казнь виновных.

В голове их, у эшафота, на котором лежали два топора и две плахи, Остермана, закутанного в халат и больного подагрой, держали на носилках: ему объявлена была смертная казнь колесованием; Головкину и другим – иные казни, степенью ниже. Но тут же объявили осужденным и милость: вместо колесования, Остерману назначена казнь отсечением головы – и знаменитого старика встащили на эшафот: уложив его обнаженную от парика голову на плаху, палач отстегнул у старика ворот рубахи, загнул воротник шлафрока, в котором принесли на плаху осужденного вельможу, и обнажил ему шею. Пробыв в таком ужасном положении с минуту, Остерман узнал, что ему дарована жизнь в вечной ссылке, кивнул головой, тотчас же потребовал свой колпак и парик и хладнокровно застегнулся. Головкину и остальным преступникам также назначена вечная ссылка.

Видела ли всю эту ужасную сцену графиня Головкина – современники не говорят, хотя последующие писатели утверждают, что она была на сенатской площади и все видела.

Осужденных снова отвезли в крепость. Женам вельмож-преступников объявлено, что «ежели похотят», могут следовать за мужьями в ссылку.

Тогда-то именно императрица Елизавета Петровна прислала к Головкиной сказать, что, непричастная преступлениям мужа, она сохраняет звание статс-дамы, остается при всех своих правах и может свободно пользоваться ими, где и как угодно, и тогда-то энергическая женщина эта отвечала: «На что мне почести и богатства, когда не могу разделять их с другом моим? Любила мужа в счастье, люблю его и в несчастии, и одной милости прошу, чтобы с ним быть неразлучно».