Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

Празднество завершилось иллюминацией, которая в то время не похожа была на современные иллюминации: не было ни газовых звезд, ни бриллиантовых огненных вензелей, ни разных других искусственных, с помощью химии и технологии производимые эффектов. Тогда в торжественные дни ночь блистала горящими смоляными бочками, иногда громадными кострами, иногда же просто сальными плошками.

И на торжестве обручения Натальи Шереметевой горели смоляные бочки.

Торжество было так велико, общественное положение обручаемых так высоко, что верь город принимал участие в этой, как тогда могли думать, государственной радости.

Глядя на это блистательное празднество, народ, – говорит Наталья Борисовна, – радовался, что дочь славного Шереметева идет замуж «за великого человека, восставит род свой и возведет братьев своих на степень отцову».

Сама невеста думала, что «все это прочно и на целый век будет; а того не знала, что в здешнем свете нет ничего прочного, а все на час».

Действительно, в этот самый час, когда так пышно совершалось торжество обручения царского любимца с красавицей Шереметевой, бывшая царская невеста, такая же молоденькая и прекрасная особа, как и Шереметева, несчастная княжна Меншикова за четыре тысячи верст от Петербурга томилась в предсмертной агонии – и никто не знал этого, хоть, может быть, многие и вспоминали о ней, видя молодого императора и его вторую невесту, сестру обручаемого князя Долгорукого, княжну Екатерину Долгорукую присутствующими на этом торжестве.

В самые торжественные часы эти, в Березове, занесенном снегом, мучилась княгиня Марья Александровна Меншикова, а 26-го декабря умерла.

Скоро и счастливая невеста Долгорукая испытала, что «в здешнем свете нет ничего прочного, а все на час».

Прочность ее счастья не выдержала и месяца: это счастье продолжалось всего только с 24-го декабря по 19-е января – двадцать шесть дней; зато горе преследовало ее сорок лет: «сорок лет по сей день стражду», говорит она впоследствии, вспоминая двадцать шесть дней мимолетного счастья, которое было действительно каким-то сном. За каждый день этого счастья она платила почти двумя годами страданий.

Покончив с описанием торжеств своего обручения, она начинает описание новой эпохи своей жизни:

«Теперь, – говорит она, – надобно уже иную материю начать».

Нам известно, какой переворот совершился 19-го января 1730 года и как отразился он на участи главных действующих лиц изображаемой нами драматической картины: молодой император, жених сестры князя Долгорукого, в свой очередь, счастливого жениха Натальи Борисовны, простужается на параде, заболевает оспой, вновь простужается и умирает.

Все Долгорукие, по обычаю того странного времени, должны были погибнуть, как лица, ближе всех стоявшие к покойному государю, а скорее и ужаснее всех должен был погибнуть любимец императора, князь Иван Алексеевич Долгорукий, жених Натальи Борисовны Шереметевой…

Это было неизменным законом того времени, словно это был еще остаток языческой старины, когда, по смерти хозяина и господина, с ним вместе зарывали в землю его любимого коня, все воинские доспехи и всех наиболее близких к нему слуг.

Так нужно было схоронить с императором Петром II-м всех, кого он любил и приближал к себе, а раньше всех ждала эта участь его друга и фаворита Ивана Алексеевича Долгорукого.

Едва по Москве пронеслась весть о кончине императора Петра II-го, как к Наталье Борисовне, ничего еще не слыхавшей о несчастье, рано утром съехались все ее родные в страшной тревоге за свою собственную участь и за участь невесты царского любимца.

Наталья Борисовна еще спала, когда дом их наполнился перепуганными родными.

Сказали, наконец, и ей о постигшем всех несчастье. Известие это так поразило ее, что она беспрестанно повторяла, словно помешанная: «ах, пропала! пропала!»

«Я довольно знала обыкновение, что все фавориты после своих государей пропадают: чего было и мне ожидать?»

Но для нее, впрочем, еще не все пропало: она еще не была женой фаворита, который неизбежно должен был погибнуть, как обреченный на смерть обычаем страны и времени; она могла еще отказать ему, могла впоследствии сделать такую же блестящую партию с другим человеком, тем более, что при ее положении, для нее всегда возможен был выбор.

То же говорили ей и все родные. Они утешали ее тем, что для нее еще нет ничего бесповоротного; что имеются уже на примете готовые женихи для нее, а что от Долгорукого следует теперь же отказаться, следует непременно разорвать с ним всякую связь, как с зачумленным: всякое прикосновение к нему должно было быть гибельным, смертельным.

Но не так думала девушка. Благородное сердце ее возмутилось этими предложениями: она любила своего жениха; мало того, она хотела показать свету, что любила в нем не сановника, не любимца царского, а человека; что, раз полюбив, она любить беззаветно; что, если бы она даже и не любила его, то, во всяком случае, не изменила бы своему слову, и особенно теперь она не бросить его, когда у него все отнимается.

«Это предложение, – говорит она о предложении родных относительно отказа опальному жениху, – так мне тяжело было, что я ничего не могла им на то ответствовать. Войдите в рассуждение, какая мне это радость и честная ли это совесть: когда он был велик, так я с удовольствием за него шла, а когда он стал несчастлив – отказать ему? Я такому бессовестному совету согласия дать не могла, и так положила свое намерение, отдав одному сердце, жить или умереть вместе, а другому нет уже участия в моей любви. Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого; в нынешний век такая мода. А я доказала свету, что я в любви верна. Во всех злополучиях я была своему мужу товарищем, и теперь скажу самую правду, что, буду и во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла, и не дала в том безумие Богу. Он тому свидетель – все, любя мужа, сносила, а, сколько можно мне было, еще и его подкрепляла».

Вечером приехал к ней жених. Здесь они вновь поклялись никогда не разлучаться, какая бы беда ни постигла их в будущем.

Беда, действительно, постигла скоро, и беда большая.

«Час-от-часу пошло хуже. Куда девались искатели и друзья?… Все ближние далече меня стали – все меня отставили в угодность новым фаворитам; все стали меня бояться… Лучше бы тому человеку не родиться на свет, кому назначено на время быть велику, а после прийти в несчастье: все станут презирать, никто говорить не захочет».

Большая беда ждалась с часу-на-час.

Когда девушка проезжала, вскоре после смерти молодого государя, по городу, гвардейские солдаты кричали:

– Это отца нашего невеста! Матушка наша! Лишились мы своего государя!..