Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

Потеряв веру в приверженность к себе русских, императрица естественно ищет для себя охраны по возможности вне русской сферы. Верные ее слуги курляндцы, представляя императрице о необходимости создания новой гвардии в противовес старой, петровской, докладывают: «офицеров определить из финляндцев, эстляндцев и курляндцев и иных наций, и из русских, откуда ваше величество повелите».

Выражение недоверия к подданным сказалось и в возобновлении новой императрицей страшного когда-то преображенского приказа, который, однако, переименован был в канцелярию тайных розыскных дел. К удивлению, заведывание этим учреждением поручено было русскому, знаменитому Андрею Ивановичу Ушакову.

Около двух лет по восшествии на престол Анна Иоанновна жила в Москве, с которой у нее соединялись детские воспоминания более, чем с Петербургом. Притом были и другие причины, по которым она не охотно переезжала в северную столицу. Об этом отчасти намекает посланник Лефорт, говоря: «в Петербурге не осмеливаются произнести ни одного слова против государыни, и вообще сумели так хорошо удалить всех недовольных, что едва остается след русских, которых можно было бы опасаться».

Тогда же состоялся указ о переводе в Петербург и тайной канцелярии.

Под влиянием личных симпатий, в царствование Анны Иоанновны обращено было особенное внимание законодательства на коневодство: в этом явлении сказывалась инициатива, исключительно исходившая от Бирона, который был большой любитель и знаток лошадей. По свидетельству Миниха, «герцог курляндский имел чрезвычайную охоту к лошадям и потому почти целое утро проводил либо в своей конюшне, либо в манеже. Когда же императрица никогда с терпением не могла сносить его отсутствие, то не токмо часто туда к нему приходила, но также возымела желание обучаться верховой езде, в чем, наконец, и успела столько, что могла по дамски, с одной стороны на лошади, сидеть и летом по саду в Петергофе проезжаться».

Петербург и Москва чувствовали, что немецкое влияние в правительстве окончательно осилили и, по-видимому, покорились необходимости; но в народе бродило смутное сознание, что такой порядок вещей – не удел русского государства, и это сознание выражалось то местными вспышками, то побегами в Польшу, то, наконец, бесполезным и бессмысленным желанием – поворотить дела как-нибудь на старый путь.

Для этого у народа было одно средство, вполне ребяческое и никогда ему ничего кроме зла не приносившее, но такое, за которое он всегда легко хватался: это – самозванство.

И вот, на восьмом году царствования Анны Иоанновны является самозванец. Какому-то работнику Ивану Минницкому представилось – «аки бы от некоторых сонных видений, ему бывших, что он царевич Алексей Петрович».

Около этого лунатика собираются доверчивые слушатели, и безумец, окруженный поверившими ему солдатами, напутствуемый толпой «многих подлых людей», идет к церкви села Ярославец. Священник встречает его на церковной паперти с колокольным звоном, в сопровождении хоругвей и неся на блюде крест. Сумасшедший берет в руку крест, к которому священник прикладывается и целует руку безумца. С крестом в руке самозванец входит в церковь, проходит в алтарь через царские врата, берет евангелие и становится с ним в царских вратах – народ прикладывается к евангелию, целует руку самозванца, а священник поет молебен, часы, служит акафист, на эктеньях возносит имя царевича, двадцать лет уже лежавшего в земле, наконец, поет многолетие и тропарь пятидесятницы. Солдаты стоят около безумца с заряженными ружьями и примкнутыми штыками, падают перед ним на колени, с плачем клянутся стоять за него.

И вот, всех этих детей Румянцев забирает: самозванец и священник сажаются живыми на кол, а прочие – четвертуются.

Для характеристики Анны Иоанновны можно привести здесь отзывы о ней Минихов, отца и сына.

Первый из них, фельдмаршал граф Миних, так очерчивает эту личность:

«Императрица Анна обладала великими достоинствами. Она имела проницательный ум, знала свойства окружавших ее лиц, любила порядок и великолепие, и никогда двор не был так хорошо устроен, как при ней. Она была великодушна и щедро награждала заслуги. Главный недостаток ее заключался в том, что она слишком любила спокойствие и не занималась делами, предоставляя все произволу своих министров. Этому обстоятельству должно приписать несчастие Долгоруких и Голицыных, которые сделались жертвами Остермана и Черкасского, только потому, что превышали их умом и способностями. Бирон погубил Волынского, Еропкина и их друзей за то, что Волынский подал императрице записку, где проводилась мысль о необходимости удаления любимца. Я сам был свидетелем, как императрица горько плакала, когда Бирон в раздражении угрожал покинуть ее, если она не пожертвует ему Волынским и его друзьями».

Миних-сын, говоря, что слабые стороны царствования Анны должны быть объясняемы «прилеплением к некоторым худым старинным правилам, делает такое общее заключение:

«Даже ничто не помрачило бы сияния сей императрицы, кроме (что из многих над знаменитыми и великими особами смертельных приговоров оказалось) что она собственному прогневлению, нежели законам и справедливости следовала. В приватном обхождении была она ласкова, весела, говорлива и шутлива. Сердце ее наполнено было великодушием, щедротой и соболезнованием, но ее воля почти всегда зависела больше от других, нежели от нее самой. Верховную власть над оной сохранял герцог курляндский даже до кончины ее неслабно, и в угождение ему сильнейшая монархиня в христианских землях лишала себя вольности своей до того, что не токмо все поступки свои по его мыслям наиточнейше распоряжала, но также ни единого мгновения без него обойтись не могла и редко другого кого к себе принимала, когда его не было. Никогда в свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увлечении или скорби совершенное участие, как императрица с герцогом. Оба почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же время встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное напечатлевалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога и через него одного императрица на оные решалась.

«Герцог всеми мерами отвращал и не допускал других вольно с императрицей обходиться, и буде не сам, то чрез жену и детей своих всегда окружал ее так, что она ни слова сказать, ниже шага ступить не могла, чтобы он тем же часом не был о том уведомлен. Сей неограниченный и единообразный род жизни естественно долженствовал рождать иногда сытость и сухость в обращении между обеих сторон. Дабы сие отвратить и не явить недовольного лица вне комнаты пред чужими очами, – не ведали изобрести лучшего средства, как содержать множество шутов и дураков мужеского и женского пола. Должность большей части сих людей состояла более ругаться и драться между собой, нежели какие-либо смешные шутки делать и говорить. Они набраны были из разных наций и чинов. Российские князья из знатнейших фамилий (князь Голицын и граф Апраксин) должны были в сей роли записываться… Ни при едином дворе, статься может, не находилось больше шпионов и наговорщиков, как в то время при российском. Обо всем, что в знатных беседах и домах говорили, получал он обстоятельнейшие известия, и поелику ремесло сие отверзало путь как к милости, так и богатым наградам, то многие знатные и высоких чинов особы не стыдились к тому служить орудием»…