Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

«Также неволили вы, свет мои, приказовать камне: нет ли нужды мне вчом? здесь вам, матушка мая, извесна, што у меня ничево нет, краме што своди вашей выписаны штофы; а ежели вчему случаи позавет, и я не имею нарочитых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочетава; и втом ка мне исвольте учинить, матушка моя, по высокаи своеи миласти, и здешных пошленых денек; а деревенскими доходами насилу я могу дом и стол свои вгод содержать; также определен, по вашему указу, Бестужева сын ка мне обер-камарам юнкерам; и живет другой год безжалованья; и просит у меня жалованья; и вы, свет мои, как изволите; и прашу матушка моя не прагневаца на меня, што утрудила своим письмом, надеючи на милость вашу ксебе; еще прашу свет мои, штоб матушка не ведала ничево; и кладусь волю вашу, как матушка моя изволишь самной. При сем племянница ваша Анна кланеюсь».

Указывают и еще на одно письмо от этой же эпохи жизни Анны Иоанновны, письмо, в котором будто бы проглядывает ее нежная заботливость о своем пятидесятичетырехлетнем гофмейстере, тогда как самой герцогине было только двадцать пять лет; но и в этой заботливости мы опять-таки не видим ничего подозрительного, несмотря на брюзгливый отзыв об этом предмете князя Щербатова. Напротив, письмо это вполне драгоценно для нас в исторически-бытовом отношении.

«Государыня моя тетушка и матушка царица Екатерина Алексеевна, здравствуй государыня моя на многия лета вкупе згосударем нашим дядюшком и батюшком изгосударынеми нашеми сестрицами», – пишет Анна Иоанновна от 1-го ноября 1719 года.

«Прашу, свет мои тетушка, содержать меня ввашей высокой миласти, вкотораи мои и живот, и всю маю надежду, и от всех пративнастей защищение имею; еще прашу вашеи высокои миласти к Бестужеваи дочери, кнегине Валконскаи, которая ныне отселя поехала не оставить еие ввашеи высокои миласти.

«При сем, матушка моя дарагая, посылаю вашему величеству доскан ентарнои, о котором, свет мои, прашу миластива принять.

«При сем племянница ваша Анна кланяеца».

Как бы то ни было, но отношения Анны Иоанновны к Бестужеву-Рюмину, при всей их, может быть, безупречности, составляют печальную страницу в жизни будущей императрицы.

Отношения эти поссорили ее с матерью, крутой нрав которой и суровая воля постоянно силились, по-видимому, гнуть волю двадцатипятилетней дочери: в царице Прасковье и в отношении ее к дочери, царевне Анне, таились искры женщины старого закала, в роде Софьи Витовтовны, которая держала в руках и мужа, и сына.

Уже на смертном одре, за два дня до своей кончины, суровая царица пишет Анне Иоанновне:

«Слышала я от моей вселюбезной невестушки, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, что ты в великом сумнении, яко бы запрещением или тако рещи – проклятием от меня пребываешь, и в том ныне не сомневайся: все для вышепомянутой ее величества моей вселюбезнейшей государыни невестушки отпущаю вам и прощаю вам во всем, хотя вы в чем пред мной и погрешили».

Между тем, время шло, а герцогиня Анна оставалась вдовствующею, несмотря на заботы царственнного дяди найти ей жениха во множестве германских герцогов и курфюрстов.

Вообще, все время пребывания Анны Иоанновны в Курляндии представляется самой бесцветной страницей в ее жизни.

Около того времени, когда нападки на отношения ее к Бестужеву-Рюмину особенно усилились, появляется новое действующее лицо – Бирон. Неотразимое влияние этой последней личности проходит чрез всю жизнь Анны Иоанновны, и как герцогини курляндской, и как императрицы всероссийской.

Сам Бестужев-Рюмин ходатайствовал сначала о принятии этой никому неизвестной и ничем не выдававшейся личности ко двору Анны курляндской. Впоследствии личность эта села на место своего благодетеля. Мало того, личность эта скоро начала гнуть по-своему всю Курляндию, которая не хотела удостоить его званием дворянина, а под конец нашла в нем своего самодержавного герцога и чуть не диктатора-регента всей великорусской земли.

Но, пока жив был «батюшка-дядюшка» Петр, голоса Бирона не слышно, было в Курляндии, а слышен был только голос царя, помимо герцогини Анны, отдававшего приказ Бестужеву: «Понеже слышу, что при дворе моей племянницы люди не все потребные, и есть и такие, от которых стыд только, также порядку нет при дворе, как в лишнем жалованье, так и в расправе между людьми. На которое сим накрепко вам приказываем, чтобы сей двор в добром смотрении и порядке имели, жалованье чтобы не больше по чинам довано было, как при прежних герцогинях; людей непотребных отпусти и впредь не принимай; винных наказывай, понеже неисправление взыщется на вас».

С принятием ко двору Бирона для Анны начинается новая жизнь: ее уже, по-видимому, не тянет ни в Москву, ни в свое излюбленное от детства село Измайловское. Но вместе с тем начинаются для нее и новые огорчения, в виде намеков и нашептываний о Бироне, о его камер-юнкерстве, о его необыкновенном фаворе.

Чтобы заглушить нашептыванья, чтобы шпионы и завистники вновь не «намутили» на нее при дворе грозного «батюшки-дядюшки», Анна решается женить своего камер-юнкера Бирона на одной из своих придворных, на испещренной оспой девице Бенигне Трейден.

Но вот умирает и грозный «батюшка-дядюшка».

В последнее свое пребывание в России, еще при Петре, Анна присутствовала при коронации Екатерины. Тогда с ней познакомился и герцог голштинский, впоследствии муж царевны Анны Петровны и отец императора Петра III.

Известный камер-юнкер Берхгольц, находившийся при голштинском герцоге, так говорит о встрече герцога с Анной Иоанновной: «15-го марта его королевское высочество делал парадный визит герцогине курляндской. Она приняла его очень ласково, но не просила садиться и не приказывала разносить вино, как обыкновенно здесь водится. Герцогиня женщина живая и приятная, хорошо сложена, не дурна собой и держит себя так, что чувствуешь к ней почтение».

Но чем дальше, тем, по-видимому, больше вырабатывается у этой женщины царственная самостоятельность, что, впрочем, не трудно объяснить: грозного «дядюшки-батюшки» уже не было на свете.

Около Анны, с помощью Бирона, начинает сплачиваться курляндская партия, которая и начинает парализовать силу Бестужева-Рюмина и всей русской партии в Митаве.

В это время у Анны Иоанновны является новый жених, в лице знаменитого Морица саксонского, непосестного искателя приключений из типа бродячих средневековых кондотьери.

Морица курляндцы хотят сделать мужем Анны в противовес русскому влиянию.

Является непосестный Мориц в Митаву – и его избирают в герцоги. Депутация курляндцев просит Анну одобрить выбор страны и отдать свой руку Морицу. Последняя просит Остермана доложить Екатерине, своей «матутке-тетушке»: «чтоб ее императорское величество повелела сие мое дело с принцем Морицем совершить».