Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

Но пред нами лежат еще полтора столетия нашей исторической жизни, когда женщина, в силу того, что сильная рука Петра-преобразователя и не менее сильная рука времени, сорвав с женщины покрывавшую ее древле-отеческую фату и распахнув двери терема, растворив монастырские ворота, вывели ее на свет Божий, показали ей, кроме семейных, и общественные горя и радости, открыли перед ней и Европу, с добром и злом ее цивилизации, и нетронутое еще поле женской общественной деятельности, – когда, в силу всего этого, женщина является и на престоле, как законодатель, и в обществе, как член его и подчас руководитель, и в литературе, как сотрудник мужчины и самостоятельный деятель слова: – эта женщина, для которой жизненная программа «Домостроя» стала историческим преданием, должна была оставить на страницах истории более заметный след и более явственную черту своего существования, чем ее далекая историческая родственница, женщина древней Руси, начиная от княгини Ольги, Рогнеды, Мальфреды-чехини, Верхуславы, и кончая Еленой Глинской, Ксениею Годуновой и царевной Софьей.

Предлагаемые ныне очерки, как и изданные уже нами, имеют целью собрать воедино рассеянных на пространстве ста пятидесяти лет нашей исторической жизни женщин, чем-либо оставивших по себе след на страницах истории, женщин, прямо или косвенно, могущественно и лично или только относительно и рефлективно, благодетельно или, к сожалению, обратно этому влиявших на ход и направление нашей исторической жизни, в массе, в целом, в отдельных случаях, влиявших своим ли умом и деятельностью, своим ли личным добром и доброй волею, своею ли красотой, или, наконец, своими несчастиями, своими ошибками, своею зло-направленной волей и т. д.

Едва ли следует пояснить при этом, что исполнение последнего нашего труда должно было 4 потребовать от нас гораздо больших усилий, чем выполнение труда, уже исполненного нами по отношению к женщине древней Руси; но, при тяжелой подчас работе своей, мы находили для себя нравственную поддержку в той мысли, что, без самостоятельной и, по возможности обстоятельной обработки собственно истории русской женщины, никогда не будет полна и достаточно понята вся русская история, потому что, как и в древней Руси, женщина из терема и детской, так или иначе, но в более или менее значительной степени руководила судьбами России, давая первоначальное нравственное воспитание древне-русскому деятелю, князю, боярину, посадскому и житьему люду, а потом, невидимо для постороннего глаза, направляла волю мужей, братьев, детей по доброму или злому пути, так и в новой России женщина в такой же, если не в более значительной степени дает известный ход и тон нашей исторической жизни, начиная с детской и кончая гостиной, школой, кабинетом мужа, брата и сына, направляет и мужа, и брата, и сына то добрым советом, то любовью, то лаской, то слезами по тому направлению, которое женщина, скорее чем мужчина, избирает в силу чуткости своего сердца и своей впечатлительности и руководит мужчиной в добром или обратном этому направлении.

Женщина – какой она проявляется и в истории – это такой чувствительный барометр, который, прежде всего, отражает в себе состояние, если позволено будет так выразиться, общественной атмосферы, и каков характер и направление исторической эпохи, такой является и женщина едва ли не исключительнее, чем мужчина. Вот почему история русской женщины не только пополняет собой русскую историю вообще, но и уясняет ее более чем вся сумма прочих исторических материалов.

Настоящий труд наш разбивается на три части, сообразно трем, довольно заметно одна от другой отличающимся по своему внутреннему содержанию, историческим эпохам, пережитым Россией в течение последних полутораста лет: это – первые пятьдесят лет от начала петровских реформ и окончательная введения России в общий строй европейских держав до возрождения начал сознания русского национального чувства; потом – вторые пятьдесят лет, эпоха развития этого чувства, до конца XVIII столетия, и, наконец, XIX столетие. Все существенные отличия каждой из этих эпох преимущественно выражает собой живая и подвижная физиономия русской женщины, ее стремления, ее деятельность, ее добрые и фальшивые увлечения и весь ее нравственный и общественный облик.

В первую из этих эпох мы увидим, как русская женщина, рванувшись из терема в широко раскрытую Петром дверь и надев немецкое платье, вместо сарафана и телогреи, чтобы блистать в ассамблее и при дворе, наделала не мало ошибок и сама не мало пострадала, пока не поняла несколько отчетливее своего женского призвания. Во вторую эпоху – русская женщина высоко поднимает и в глазах России, и в глазах Европы имя той самой русской женщины, которая когда-то сидела в терему и золотом вышивала да подблюдные песни со славленьем русского князя пела: русская женщина второй половины XVIII века является не только помощником и другом мужчины, но и полезным общественным и литературным деятелем – это ученица и друг Ломоносова, Сумарокова, Державина, Фонвизина, Новикова, Вольтера, Руссо, Даламбера, Дидро. В последнюю эпоху, в девятнадцатое столетие – сначала русская женщина отражает в себе какое-то нравственное колебание и бесплодное брожение мысли, уходить в католичество, покидает родину, отдается мистицизму, служит папе, а потом, когда это брожение кончилось, из нее, как из личинки, выходит та симпатичная русская женщина, которую мы уже можем назвать матерью современного женского молодого поколения: эта женщина – друг Сперанского, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Веневитинова, Грановского, или же прототип женщины так называемого русского, незападного направления.

Недостатки и неполноту нашей работы мы сами сознаем более, чем, быть может, «найдет их критика и читатель; но мы позволяем себе надеяться, что и первая, и последний будут к нам снисходительны в уважение к тому, что труд наш представляет первый опыт подобного рода в русской литературе, а обширность избранного нами предмета, с одной стороны, не позволяла нам дать нашему труду желательной полноты, так как масса рассеянных в повременных и специальных изданиях материалов, прямо или только косвенно относящихся к данному предмету, не дозволяла нам вносить в наш труд всего, что, казалось бы для другого, стоит этого внесения, просто из боязни превратить наши очерки в многотомное и не всем доступное издание; с другой – она же останавливала нас от внесения в свой труд не только литературы самого предмета с указанием на источники, но и многих женских личностей, особенно девятнадцатого столетия, о которых хотя и можно было бы сказать не мало, но едва ли это было бы и удобно, и своевременно.