Виктор Суворов - Выбор [Новое издание, дополненное и переработанное]

И женские глаза — все на него. В женских глазах больше ярости. В них горит та всесокрушающая злость, которая переполняет благородную даму в момент, когда ее застали в чужой постели, когда с нее внезапно и решительно сорвали одеяло. Не поздоровится разоблачителю! Руди в женские глаза смотрит, в глаза фрейлин императорского дома, танцовщиц и певиц венской оперы и балета, актрис императорских театров, наставниц юношества, поборниц женского равноправия, пламенных революционерок и обыкновенных великосветских шлюх.

В бордовой тьме большой человек у входа поднялся, за великолепным занавесом нащупал пожарный щит, деловито снял с двух крючков красный топор. Большим пальцем левой руки попробовал лезвие. Остроты топора не одобрил. Ясное дело, топор пожарный никогда в деле не был. Для порядка тут вывешен. Пора в дело пустить. Посмотрел большой человек на мальчика Руди, вскинул-взвесил топор на больших ладонях, улыбнулся. Его лицо рассечено старым шрамом через лоб, левую бровь, щеку, ноздрю и губы. У него толстые губы и там, где их рассекли, они вывернуты наружу. Он улыбается непонятной улыбкой, которая воротит изуродованные губы в страшную гримасу.

Внимание дам — большому человеку.

Так бывает: идешь болотом, а змея поглощает лягушку. Жутко. Но интересно.

Потому постараемся понять восторг в широких кошачьих зрачках: сейчас всеобщий женский любимец вышибала Гейнц на роскошном ковре зарубит мальчика. Это так ужасно. И так необычно. Жутко. Но интересно. Вышибала Гейнц его зарубит прямо тут, среди бронзовых статуй, среди картин, вызывающих острые желания, среди серебра и хрусталя. И тут же у столиков мальчика разрубят на части и завернут в ковер…

Идет вышибала Гейнц меж столов, и глаза женские восторженные с его мускулистой спины, с огромных рук, с красного, игрушечного в этих руках топора — на мальчика в дождевом плаще, неизвестно как тут оказавшегося.

Сжался Руди Мессер в комочек. Первый раз крылья смерти над собою ощутил. Не было в нем страха. В такие моменты не страшно. Когда все потеряно, бояться нечего.

Убегать тут некуда. И далеко не убежишь. Руди понимает это. И убегать не собирается.

Мыслей о спасении в его голове нет. У него вообще никаких мыслей нет. Он видит, слышит и чувствует. Он чувствует всем телом, лицом, грудью нарастание возбуждения в зале.

В римском Колизее десятки тысяч женщин одновременно входили в состояние глубокого полового возбуждения в моменты диких убийств на арене. Гладиаторы резали друг другу глотки, убивали слонов, жирафов, тигров и львов, но и сами попадали в когти и в зубы обезумевших от ужаса зверей. Туда, на арену, выгоняли детей и взрослых, пленных и преступников, и весь Рим орал одним диким воплем. Звери рвали людей в клочья, звери рвали друг друга. Люди убивали зверей и людей. И в моменты убийств женщины Рима предавались самым простым и самым сильным наслаждениям половой любви. Сюда, к Колизею, на время игр собирались мужчины-проституты со всей империи. И хорошо зарабатывали. Состоятельные римлянки с собой на представление по десятку самых дюжих рабов приводили… Великий город, столица мира, во время боев гладиаторов сходил с ума и превращался в единое мировое блудилище без различия рангов.

Не будем осуждать римлян за зверства. Просто у них в те времена не было кинематографа. Из-за отсталости технической они были вынуждены наслаждаться зверствами в натуре, а не на широком экране.

С тех далеких лет натура наша никак не изменилась. Просто мы научились свое зверство скрывать. Иногда. Тут, в красной тьме, возможность видеть убийство не на экране возбудила женщин. И Руди Мессер это возбуждение ощущает, он видит вздымающиеся груди, чувственный оскал и трепет ноздрей, он слышит стук женских сердец в едином ритме.

Большой мускулистый человек повернулся к своим почитательницам. Они ответили единым выдохом со стоном. И тогда большой человек вознес топор.

Руди Мессер почему-то подумал о том, что сейчас убьют не кого-то, а…

Мысль такая простая… и такая смешная: надо себя спасать. Топор взлетел над ним, замер, а потом сначала потихонечку, а потом все быстрее, рассекая со свистом воздух, полетел на его голову.

Главное в такой момент — спокойствие сохранить.

Руди Мессер знал, что в самый последний момент все взгляды, все без исключения будут обращены к нему.

Он дождался этого момента. Он потянул ноздрями воздух в себя, как бы стараясь вдохнуть его весь. В это же время он своим взглядом как бы втягивал их взгляды в себя. Он не знал, почему надо так делать, он просто делал.

Сотни глаз превратились в одну пару титанических черных глаз…

Спокойно и уверенно он представил черную точку меж этих глаз, в мгновение рассмотрел ее внимательно и сказал: «А меня тут нет».

Подумал немного и добавил: «И никогда не было».

В бордовой тьме как бы выключили фильм. Немая сцена. Все смотрят в одну точку, все молчат. Внезапно все ожило, зашевелилось, задвигалось, заговорило. Подавляя нахлынувшую страсть, женщины закурили, глубоко затягиваясь, отворачиваясь от партнеров своих и прикрывая блеск глаз ресницами.

Вышибала Гейнц с красным топором, размахнувшись полным замахом, тяпнул в пол и рассек драгоценный ковер.

Фрау Бертина, единственная во всем зале, не могла понять, что же происходит. Все говорят про какого-то мальчика. Но тут нет никакого мальчика! Когда вышибала Гейнц снял топор с пожарного щита, ей стало жутко. Ужас усиливался всеобщим молчанием. Никто Гейнцу не мешал, никто не возражал, никто не кричал. Вышибала прошел через весь зал в полной тишине, вознес топор и ударил им в пол.

Фрау Бертина поняла, что в общем молчании она может спасти себя и остальных только криком. Надо разбудить оцепеневших. И она дико завизжала, как кошка под трамвайным колесом. И дамы завизжали. Господа заорали, с мест вскочили, за револьверы хватаются.

К слову сказать, пистолеты автоматические тогда только в моду входили, потому — револьверы. Это во-первых. А во-вторых, в такое место без оружия ходить неприлично.

Разом все револьверы выхватили. Шутка ли? Сидят люди, в картишки режутся, никого не трогают, а вышибала Гейнц за твоей спиной топориком помахивает. Есть от чего завизжать! Спасибо фрау Бертине, внимание обратила, а так бы…

Стоит вышибала Гейнц, топор в руках вертит, ничего не понимает. Вот сейчас только у входа сидел. Кто ему топор в руки вложил? Почему на этом конце зала оказался? Зачем ковер рубил?

Поднимает глаза на господ гостей, в глазах — извинение за беспокойство.

А голосом извинений произнести не успел… Главный смотритель венских тюрем поднял «Вебли-Фосбери» сорок пятого калибра и, не целясь, на спуск нажал: