Джузеппе Боффа - История Советского Союза: Том 2. От Отечественной войны до положения второй мировой державы. Сталин и Хрущев. 1941 — 1964 гг.

«Никто не знает, — говорил Черчилль, — что Советская Россия и ее международная организация намерены предпринять в ближайшем будущем и каковы те пределы, если они вообще есть, в которых будет развертываться их экспансия и их стремление к вербовке новых сторонников».

«От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, — произнес он фразу, которой суждено было стать знаменитой, — опустился над Европейским континентом железный занавес». Затем последовало описание «полицейских режимов», которые утверждались и действовали за этой завесой. «Только Афины, — претенциозно заявлял Черчилль, подтверждая, что речь /261/ идет о сути его концепций, — свободны сами выбирать свое будущее». «Вдали от русских границ... пятая колонна коммунистов ведет свою работу... она представляет собой нарастающую угрозу для христианской цивилизации». Черчилль с экспрессией указывал на Китай. Он не утверждал, что Советский Союз хочет войны, но что СССР желает воспользоваться «плодами войны и получить возможность неограниченного распространения своего могущества и своей доктрины». Поэтому никакое умиротворение невозможно. Это замечание звучало особенно вызывающе, так как содержало аналогию, которую позднее Черчилль проводил еще более недвусмысленно, между СССР 1946 г. и Германией 30-х гг.[40] Только что выйдя из войны, мир почувствовал, что ему подготовили новый конфликт, новое столкновение между Добром, вооруженным атомной бомбой, и Злом, олицетворяемым теперь не Гитлером, а Советским Союзом.

Необходимо было резюмировать все сказанное в этой речи, так как в ней содержались все те исходные идеологические положения, которыми Запад оправдывал в дальнейшем развязывание «холодной войны». Они были провозглашены в стране, где начали говорить о неизбежности третьей мировой войны против России, когда военные действия в Европе только что закончились[41]. Практически декларация Черчилля объявляла о конце антифашистской коалиции, и в ней была обрисована новая схема международных отношений, в которой Советский Союз занимал место не союзника, а противника, и против него предстояло вести борьбу. В Москве это выступление вызвало гнев и тревогу[42].

Для советских руководителей трудности, вызванные экономической разрухой и ростом напряженности в международных отношениях, были не единственными сложными вопросами, с которыми им пришлось столкнуться. В своей стране они имели дело с целым рядом тяжелых социальных и политических проблем, таких, например, как возвращение к гражданской жизни пришедших с войны. Любая война несет такие же последствия для любой другой страны. Тем более неизбежны они были в СССР после тотальной войны, которую он вел. Причем война обрушилась на страну непосредственно вслед за двумя десятилетиями внутренней борьбы и катаклизмов, также оставивших глубокие следы.

Почти вся западная часть СССР, прилежащая к границам, пылала в огне герильи. Ее основными очагами были Западная Украина и Прибалтийские республики, особенно Литва; вооруженная борьба распространялась и далее, на другую сторону границы, на польскую территорию, где уцелевшие группы Армии Крайовы и некоторые отряды крайне правых сил (НСЗ) начали под новым названием вооруженную борьбу против варшавского режима и советских войск. Украинские и прибалтийские повстанцы опирались главным образом /262/ на сельское население; они получили подкрепления и свободу маневра в результате того, что было произведено перемещение части населения с одной стороны новой советско-польской границы на другую для достижения национальной однородности на соответствующих территориях. Основной слабостью этого движения была межнациональная ненависть, которая существовала между этническими группами; она толкала националистические вооруженные отряды на взаимную борьбу: украинцев — против поляков, поляков — против литовцев; вражда не утихала, несмотря на то что стороны шли на временные тактические соглашения. Но в целом повстанческое движение не было лишено известной эффективности. На Украине, занятой ранее немцами, отступавшие оккупанты оставили после себя националистические формирования, которые оказались довольно устойчивыми: среди них находились и некоторые нацистские офицеры. Продолжительность борьбы говорит о ее остроте. Она длилась дольше на Украине и в Литве, чем в Латвии и Эстонии, где наиболее враждебные советскому режиму группы стремились прежде всего укрыться за рубежом. Период наиболее ожесточенных боев растянулся на долгие месяцы 1945 и 1946 гг.; в Литве и на Украине он продолжался даже до конца 1947 г., когда повстанцы понесли наиболее тяжелые потери[43].

Но в Западной Украине борьба была затяжной. Последние очаги сопротивления были подавлены лишь в 1950–1951 гг. У нас нет детальных сведений, но из немногочисленных свидетельств мы знаем, что бои были ожесточенными с обеих сторон[44]. Это была настоящая война, а не просто отдельные стычки.

По своему результату вооруженная борьба вдоль границы сохранила тем не менее локальный характер. Существовали проблемы, хоть и не столь чреватые кровопролитием, но не менее серьезные. Они носили общий для всей страны характер. Наиболее важным оставался вопрос о колхозах. После освобождения оккупированной территории они немедленно восстанавливались повсюду, так что к концу войны колхозный строй был воссоздан почти полностью, но, как указывает один советский историк, это восстановление было скорее формально юридическим, чем реальным[45]. Это произошло потому, что была разрушена производственная база хозяйств: была уничтожена та машинная техника, с использованием которой было связано само обоснование необходимости создания колхозов. Нет оснований утверждать, что среди крестьян существовало сильное стремление выходить из колхозов. По меньшей мере такие желания не оставили свидетельств и не нашли политического выражения. Однако после того, как колхозники доказали своей борьбой с оружием в руках преданность стране и советскому строю, ожидалось ослабление того давления, которое было характерно для сталинской политики по отношению к деревне в период 30-х гг.[46]

Надежды крестьян были созвучны надеждам множества людей; нельзя сказать, что это состояние духа было характерно только /263/ для сельских районов. Действительно, в различных слоях общества жила надежда, что окончание войны принесет с собой облегчение существования. Это означало бы применение на деле принципа роста материального благосостояния, а кроме того, ослабление суровости всей сталинской политики довоенного времени. Но несмотря на то, что никто более не умирал на фронте, дела в этом отношении пошли еще хуже.